Тем временем вернулась госпожа Бурра.
— Господина Нантея нет, и я только что разговаривала с господином Барбе… Он советует мне подождать до завтра, поскольку сегодня уже слишком поздно что-нибудь предпринимать.
— А завтра он вмешается? — уточнил Жером Фандор.
— Я не знаю. По правде говоря, мне кажется, что господин Барбе посчитал, что не очень вежливо беспокоить его по делу, которое его совсем не интересует.
— Действительно, — ответил журналист, — господа Барбе — Нантей совершенно не имеют к этому отношения, и мой совет был абсурдным…
Жером Фандор встал, чтобы дать понять посетительнице, что разговор закончен, и добавил:
— Во всяком случае, рассчитывайте на меня, дорогая мадам, завтра утром. Я буду у вас около одиннадцати часов. Если появятся какие-нибудь новости, мы вам сообщим…
— Лицей Жансон-де-Сайи! О! Школьные воспоминания! О! Ненавистные воспоминания! Но не будем поддаваться грустным тирадам… Смелее, нужно исполнять роль нашего персонажа…
Произносивший такую речь водопроводчик быстро оглянулся вокруг себя и, убедившись, что никто из находившихся рядом прохожих не следит за ним, спустился на проезжую часть улицы и начал выписывать зигзаги, опасные для своего равновесия.
— Это должно быть примерно так! Оп! Немного правее!.. А! Ну, еще и песню, пока я здесь!..
Пересекая проспект Анри-Мартен и направляясь прямо к мэрии, расположенной на углу улицы Помп, славный сантехник, который не имел решительно никакого понятия о способе сохранения правил равновесия, принялся лепетать неповоротливым языком:
— Это есть наш последний!..
Несколько прохожих обернулись.
— Теперь, значит, на улице Интернационал поют? — суровым голосом заметил очень приличный господин…
Водопроводчик обернулся:
— Что-о-о? Ты считаешь, что это некрасиво?
И важно продолжил:
— Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…
Господин очень корректно заметил снова:
— Друг мой, вы бы лучше замолчали… Вы забываете, что поблизости полицейский участок…
Но неисправимый, как все пьяницы, водопроводчик резко ответил:
— Ты уже второй раз хочешь запугать меня! Чертов старикашка!
И схватив господина за отворот редингота, добавил:
— Ну и что, если я пою Интернационал? Я свободный человек, не так ли? И потом, когда ты свободен, ты что, не имеешь права петь? А ты чегой-то не поешь?..
Стараясь вести себя корректно, прохожий отталкивал водопроводчика.
Дело принимало плохой оборот. Человек находился на такой стадии опьянения, когда все более пустые дискуссии длятся бесконечно.
Джентельмен отстранил пьяницу:
— Хорошо, хорошо! Оставьте меня… Но тот размашистыми жестами привлекал внимание прохожих:
— Вы можете себе представить? Этот тип не хочет, чтобы я пел!.. Нет, еще чего?!
И, напрягая голос, он снова начал с видом победителя:
— Это есть наш последний и решительный бой…
В это время из полицейского участка показался представитель власти.
Положив руку на плечо пьяницы, он по-отечески посоветовал:
— Ну же, друг мой!.. Давайте, проходите!..
Но водопроводчика совершенно невозможно было уговорить следовать дальше, не дав ему закончить куплет, как невозможно было тут же научить его двигаться прямо.
Отпустив отворот редингота господина, он ухватился за руку сержанта городской полиции, доверительно признаваясь ему:
— Ты знаешь, ты для меня, как брат… Не потому, что ты лягавый и что все лягавые сволочи и поэтому ты мне не брат… Я тоже образованный… Я же знаю, что ты тоже пролетарий всех стран!
Сержант городской полиции отталкивал его, стараясь заставить следовать дальше, пьяный же сопротивлялся, фамильярно обхватывая его за талию:
— Ну нет! Покажи, что ты пролетарий всех стран… Давай споем… Это есть наш последний…
Избежать скандала не было возможности.
Собирались зеваки. Прохожие смеялись над удивленной физиономией сержанта городской полиции. Если немедленно не принять суровые меры, престиж власти будет подорван.
И страж порядка принял решение:
— Послушайте, друг мой, пойдете вы домой или нет?.. А?.. Или я вас отведу в участок…
— Ты меня отведешь?.. Ты меня отведешь в участок?.. Да таких, как ты, нужно четверо, чтобы меня отвести…
О! Это не заставило себя долго ждать.
Тщеславие слуги закона было задето, и он больше не колебался.
— Хорошо, — сказал он.
И, взяв водопроводчика, кстати, ничуть не сопротивлявшегося, за шиворот, сержант отвел его в мэрию, где находился полицейский участок.
— Еще дичь для следственного изолятора, — сказал он, проходя возле охранника. — Никак не мог избавиться от этого пьяницы. А кутузка уже заполнена?
Подходили другие полицейские.
Арест в этих спокойных кварталах — всегда развлечение для несущих службу стражей порядка.
— Кутузка заполнена?
— Да ты что? Там только какой-то торговец, у которого не было документов.
И после этой фразы незадачливый певец Интернационала, продолжавший спотыкаться, был быстро водворен в темную комнату, громко названную кутузкой.
Арест пьяницы был небольшим уличным инцидентом, повседневным происшествием. Эпилогом его стала удрученная фраза стража порядка:
— Нужно составить протокол на этого парня!… «Воронок» заедет через час. У меня как раз хватит времени!
— У вас сегодня много людей для следственного изолятора? Это спрашивал с высоты своего места кучер полицейского фургона, вульгарно называемого «черным вороном», который каждый вечер заезжает в комиссариаты полиции и отвозит в следственный изолятор арестованных за день. Несущий службу в участке на проспекте Анри-Мартен капрал ответил:
— Два лихих парня! Начался долгий обмен бумагами между республиканским гвардейцем, принимавшим задержанных, которых он должен будет сопровождать, и капралом, которому необходима была по всем правилам составленная записка.
Тем временем полицейские пошли в кутузку за двумя беднягами, вынужденными сегодня ночевать в камерах следственного изолятора.
Первого из задержанных охранники засадили в одну из узких клетушек полицейского фургона, а в соседней устроили буянившего водопроводчика, опьянение которого внезапно сменилось унынием.
— Давайте, гнусный пьяница, двигайтесь!
Тот ударялся о стенки узкого коридора, разделявшего различные клетушки полицейского фургона, и охранник наконец резко втолкнул его в одно из отделений, закрыв за ним дверь…
