Она же, даже в самые звездные часы, оставалась верной себе. Безусловно, слава несколько вскружила ей голову, в манерах прибавилось педантизма, она стала еще больше походить на неуемно болтливый синий чулок, однако, при всем этом ничуть не продвинулась на стезе критики, в которой мнила себя корифеем. Ее рассуждения о поэзии, которая печаталась в «Литерарии», не становились ни лучше, ни тоньше.
По иронии судьбы глава поэтического журнала, мадам Алисе была, в сущности, глуха к красоте рифм! Она не понимала, что проза признает только прозаиков, а среди оных самых истовых реалистов!
Теоретически презирая дельцов, мадам Алисе обладала деловым чутьем, которое ей подсказывало, что возвести в моду эксцентричное и необычное много проще, чем будничное и привычное!
– Мадам директриса!
– Да, господин Шаван.
– Скажите, пожалуйста, вы прочитали корректуру поэта-романтика?
– Какого именно? Они сплошь и рядом романтики.
– Я имею в виду Оливье…
– Ах, Оливье! Как раз изучаю его творчество.
Секретарь «Литерарии» осведомился:
– Ну как на этот раз, хорошо?
– Ничего… Банальности попадаются… Одним словом, поэт!
Мадам Алисе, с красным карандашом в руках, продолжала правку. У нее вырвалось замечание, в котором проявилась ее любовь к поэзии:
– И потом, он пишет исключительно в восьмистопном размере, даже не полустроками! Эти господа влетают в круглую сумму! Взяли бы мы лучше несколько хороших прозаиков, из тех, кто пишет подряд, а не начинает каждое слово с новой строки, уж точно обошлось бы дешевле!..
Господин Шаван покорно кивнул; он не разделял воззрений директрисы, но слишком дорожил своим местом, чтобы осмелиться ей противоречить!
В дверь директорского кабинета постучали, и мадам Алисе приказала:
– Войдите!
Приоткрыв тяжелую створку обитой двери, чинный привратник объявил:
– Мадам виконтесса де Плерматэн просит мадам директрису ее принять.
При этом имени мадам Алисе обернулась:
– Вы ее впустили, Жан?
– Да, мадам директриса. Она в голубом салоне.
– Хорошо. Сейчас иду!
Мадам Алисе встала, но внезапно передумала:
– Впрочем… Господин Шаван, будьте любезны, дочитайте корректуру в своем кабинете. Я хочу здесь побеседовать с виконтессой… В голубой гостиной нам легко могут помешать…
Секретарь с поклоном удалился из комнаты, в которую через несколько секунд привратник ввел виконтессу де Плерматэн.
Это была очень красивая женщина, само изящество: высокая, статная, элегантная, в каждом ее движении сквозило очарование, невыразимая грация.
Ей было лет тридцать пять – тридцать шесть; в темном костюме, несомненно, сшитом виртуозом своего дела, она казалась более чем миловидной – настоящей красавицей, неприступной, надменной, немного холодной, равнодушной к комплиментам, ни один из которых даже в общих чертах не мог передать исходившего от нее искушения.
Бесспорно, виконтесса де Плерматэн, супруга виконта де Плерматэна, любовника Фирмены, составляла с мужем прелестную пару…
– Какими судьбами! – громко затараторила мадам Алисе, лишь мельком знакомая с виконтессой. – Как я счастлива, что вы так неожиданно, внезапно посетили меня!.. Ах, какая вы красавица, просто загляденье! Скиньте же шубку, у меня в кабинете адская жара… Я люблю тепло, жгу уголь в камине целыми мешками… Знаете, я хочу еще расширить камин… Да, да… Вот именно. Ну, садитесь в кресло! У вас все в порядке? А у виконта? Не желаете ли подушечку?..
Виконтесса де Плерматэн улыбалась. Она успела немного узнать Мадам Алисе, с которой случайно встретилась на благотворительном празднике, и понимала, что не стоит даже пытаться отвечать болтливой директрисе «Литерарии», не дающей своим собеседникам и рта открыть.
Когда мадам Алисе на секунду умолкла, виконтесса де Плерматэн осведомилась:
– Благодарю за прием, дорогая, но прежде всего один вопрос: вы убеждены, что я вам не мешаю, не отрываю от работы, никоим образом не обременяю?
Мадам Алисе патетически воздела руки к небу и тут же стала до смешного похожа на китайскую макаку!
– Боже, помилуй!.. Вы! Мешать! Вы! Обременять! Но, милочка, ради вас я с радостью отложу любую работу… Это же настоящая удача – между строфами видеть вашу улыбку, греться в сиянии ваших белокурых волос…
Виконтесса де Плерматэн, с пренебрежением относившаяся к комплиментам синего чулка, отбивала такт носком маленькой туфельки.
– Я себе никогда бы не простила, – сказала она, – если бы отняла у французской поэзии одну-единственную строфу, одно-единственное стихотворение. Вижу, у вас на столе корректура? Вы правите? Выносите свои суждения?..
– Да уж, правлю! – небрежно бросила мадам Алисе. – Правлю последнее произведение величайшего поэта современности, моя дорогая. Молодого… Но великолепно владеющего пером…
– Которого зовут?
– Оливье…
– Ах, конечно! – произнесла виконтесса де Плерматэн. – Вспоминаю… В последних номерах «Литерарии» случайно не было его подборки?..
– А как же!
– Изумительные стихи… Так мне показалось. Классические, чистые, незатейливые, понятные… Такая редкость в современной поэзии…
Мадам Алисе воздела руки к небу, на сей раз обреченно:
– Вы правы! Поэзия Оливье – у меня здесь восемь или десять стихотворений – незатейливая, классическая, чистая и понятная. Вы совершенно верно подметили, виконтесса. Из вас получится прекрасный критик… Вас это не прельщает?
Виконтесса улыбнулась:
– Боже, упаси!
– Досадно! Было бы великолепно: «Заметки об искусстве виконтессы де Плерматэн»! Я так и вижу заголовок. Ладно, не будем об этом… Так о чем я говорила? Этот Оливье восхитительно пишет! Вот, например, что вы скажете о стихотворении, поистине, таком незатейливом, что кажется, будто его мог бы сложить любой…
Влюбленный обращается к предмету своей любви, он восклицает:
Я веру в Бога потерял! И веру потерял в тебя!.. Ах, виконтесса! Сколько отчаяния! Какие бездны! В этом крике, рыдании, в этом скорбном вопле! Здесь бесконечная вера, растворившаяся в бесконечной любви, любовь, вобравшая в себя религиозный мистицизм и атеизм…
Но к счастью для мадам де Плерматэн, вполуха слушавшей литературные реминисценции подруги, мадам Алисе оборвала себя:
– Впрочем, – заключила она, громко прыснув, – это полный идиотизм!
Виконтесса де Плерматэн, не сдержавшись, хихикнула.
– Отчего же? Что тут идиотского?
