Последние слова встретил шквал аплодисментов, артист поклонился и скрылся за кулисами.
Занавес упал и поднялся, открыв сельский пейзаж, а несколько мгновений спустя весь зал покатывался от безумного, неудержимого хохота, настолько комичной и забавной оказалась завязка «Всего или ничего» – так называлась пьеска.
Артистов вызывали, кричали «бис» и «браво». Не стихали аплодисменты. К антракту все были в полном воодушевлении…
Мадам Алисе прошла за кулисы, заметила Мике, который метался, как угорелый, следя за подготовкой второй части программы.
– Ну как? Порядок? – крикнул ей актер.
Мадам Алисе кивнула:
– Да, ничего! Ничего получилось!.. Что теперь будем делать?
– Вы имеете в виду, как мы сгладим отсутствие Жака Бернара?
– Вот именно… Ему назначили увенчивать бюст…
Мике покорно махнул рукой:
– Что делать, мадам! Может, еще появится? Вдруг он просто опаздывает?.. И потом, тут уже ничего не попишешь…
Оставив директрису «Литерарии», которая всегда страшно волновалась во время своих праздников и обретала душевный покой и обычное хладнокровие только с уходом последнего гостя, Мике прокричал в сторону:
– Внимание! За кулисами! Готовы? Даю звонок!
В зале оживленно переговаривались, целовали ручки, завязывали знакомства, шла светская болтовня, продолжались начавшиеся в антракте флирты…
Наконец занавес вновь поднялся, по залу прокатилось «браво», открылась темно-серая декорация в цветочек, декорация неброская, не задерживающая внимания. Прекрасная и грациозная Лидиана из Французского театра объявила со сцены мелодичным голосом:
– Неизданное стихотворение Оливье «Летний вечер».
Она начала читать волнующие, несколько меланхолические строки, которым аудитория внимала с трепетом:
О нет! Не станем говорить, послушай –
Трепещет поле под лобзаньем ветра…
Мы час не будем торопить, и наши души
Усладит долина, где устало догорает вечер.
Мы дальше не пойдем, на мох приляжем,
Дурман гвоздик вдохнем, пусть царствуют они.
Взгляни: ночь нежная уже стоит на страже,
И поцелуя вкус своим теплом хранит.
Но когда артистка подошла к заключительной строфе, разразился настоящий скандал.
Оборвав Лидиану, мужской голос, плавный, спокойный, бесстрастный, прекрасно поставленный, довел неизданное стихотворение до конца среди гробового молчания задохнувшейся от удивления публики.
Вот сердца любящего повеленье: остаться здесь!
Слить губы наши в клятве бесконечной!
Подле тебя мечтать и ночь, и день,
Не верить в завтра, чтобы верить в вечность!
В едином порыве все головы повернулись, все взгляды обратились в противоположный конец зала, к человеку, только что говорившему, читавшему – о неслыханная дерзость! – строфы, неизданные строфы поэта Оливье!
Что это значило?
Кем был этот незнакомец?
Зачем затеял отвратительный скандал?
В висках у присутствующих застучало, мадам Алисе, бледная как смерть, вскочила с места, у артистки на сцене подкосились ноги, из-за кулис выскочил ошеломленный Мике.
Да! У всех застучало в висках, а на лбу выступила холодная испарина, ибо нарушитель вечера в «Литерарии», вечера памяти покойного поэта, который дочитал строфу, считавшуюся неизданной, казался до боли знакомым, как две капли похожим на примелькавшиеся в газетах фотографии Мориса, Мориса-Оливье! Поэта, убитого поэта с набережной Отей!..
Окончив четверостишие прежде, чем кто-либо успел глазом моргнуть, двойник Мориса – так поначалу восприняли его зрители – продолжал тем же спокойным и ледяным голосом:
– Дамы и господа… Попрошу две минуты внимания… Мне надо сообщить вам важные известия! Во-первых, среди присутствующих наверняка имеются такие, кто мог бы помнить, прочитать это стихотворение. Найти его можно в любой антологии. Оно никогда не принадлежало поэту Оливье, поэту, которого вы собрались здесь славить, его автор широко известен, это господин Марк… Да, дамы и господа! Он посвятил эти стихи одной своей знакомой!..
Вас разыграли!..
Но это еще не все! Вы думаете, что чествуете сейчас память покойного, память поэта Оливье. Так вот, поэт Оливье не умирал, хотя бы по той простой причине, что это я!.. Я поэт Оливье, он же рабочий Морис! Господин Жак Бернар, так и не явившийся к тому же на праздник, самозванец! Он в жизни не был моим литературным наследником! Я с ним не знаком!
Голос незнакомца потонул в пронзительных возгласах, поднявшемся гомоне, буре воплей, выкриков, свистков, хлопков…
Скандал и впрямь был неслыханным.
Что-что? Это в самом деле Оливье?.. Поэт Оливье не умер?.. И произведения, которыми мы тут весь вечер восторгались, вовсе не его?..
Что означает этот балаган?.. Чудовищно! Немыслимо! Отпихивая друг друга локтями, зрители хлынули вперед – увидеть, удостовериться!
Внезапно на балюстраду, обезумев от гнева и ярости, вскочила мадам Алисе. Она вскарабкалась на сцену, нашла Мике, потерявшего в суматохе голову.
– Что делать? Что делать?
– Во что бы то ни стало остановить их! – выдохнул Мике.
Стоя на авансцене, он пытался выкрикнуть что-то в зал, но голос его терялся в воплях проталкивающихся к выходу зрителей, которые надеялись нагнать, увидеть вблизи таинственного Оливье.
Мике вернулся на прежнее место:
– Господи Боже мой! Будь ты неладен! Здесь свихнуться можно! Ни черта не разберешь… Черт, теперь я начинаю понимать, почему не пришел Жак Бернар. Этот мерзавец, наверное, что-то предчувствовал…
Мике кубарем скатился по лестнице, ведущей на улицу Пресбург…
Он рассчитывал догнать Оливье, который должен был, по его мнению, находиться где-то на центральной лестнице, в толпе зрителей. Мике хотел сорвать с этого дела покров тайны. Он был вне себя от ярости!..
– Дорогая, это невероятно!
– Даже сногсшибательно, красавица моя!..
– Знаете… Я тут же его узнала!
– Правда?
– Клянусь!.. В «Иллюстрированном мире» был его портрет, поразительное сходство.
…Так беседовали две подруги десять минут спустя в густой толпе, собравшейся у входа в «Литерарию».
Все обсуждали события вечера, каждый давал свой комментарий.
– Я, – внушал толстяк щуплому низкорослому юноше с обреченным лицом чахоточного, – я, милый мой, ни капли не удивился, с первой же строчки я узнал знаменитые стихи, даже не понимаю, как на эту удочку попалось столько народа!..
