Жюв принял приглашение.
Если бы несколько мгновений спустя, уже в трагическом жилище, им пришло в голову вернуться к вопросу оплаты, они, безусловно, были бы единодушны, признав по совести, что зрелище теперь не стоило и ломаного гроша.
В ожидании нового жильца комната стояла пустой, совершенно голой.
Жюв был несколько разочарован. Он пожалел, что не осмотрел загадочное помещение раньше. Очевидно, его лицо не смогло скрыть досады; это заметил Бузотер.
Бродяга отвел клиента в сторону; оттирая его в угол, он таинственно предложил:
– Здесь ничего нет, все растащили любопытные и англичане, но если вы любитель, у меня припасено несколько сувениров! Но об этом ни гугу, мне, черт побери, было сказано ничего не брать!..
Жюв, заинтригованный, добродушно улыбнулся.
– Не бойтесь! – прошептал он. – Я не из полиции.
Бузотер, подгоняемый жаждой наживы и забывая о всякой осторожности, достал из кармана внушительных размеров пухлый бумажник, обтрепанный по углам и весь пожелтевший от времени.
Следом он извлек кусок половицы, на котором он грубым почерком вывел дату.
– Самый смак, – заявил он, – передавая Жюву кусок доски, – ценнейшая штука, кусок пола со следами крови!
Жюв, казалось, без особого интереса взглянул на предмет, а Бузотер тем временем разложил на камине несколько листков бумаги. Он тщательно разглаживал их один за другим, пришептывая:
– Это вам не фунт изюма, подлинники!.. Собственноручные писульки, оставленные покойным!
Жюв машинально взглянул на то, что на примитивном лексиконе Бузотера именовалось «писульками», и чем дольше он их созерцал, тем больше бледнел.
Он резко, отрывисто скомандовал Бузотеру показать ему все остальное…
Почувствовав подобное рвение, бродяга забеспокоился, но у полицейского был такой властный вид, такая встревоженная физиономия, что озадаченный Бузотер не посмел и рта открыть.
Жюв кропотливо рассматривал документы.
Он подносил их к окну, разглядывал на свет, затем, вытащив из собственного бумажника какие-то листки, стал сличать их с бродягиными.
– Господи! – шептал Жюв. – Господи!..
Обхватив руками голову, он на мгновение застыл в молчании, затем спросил:
– Бузотер, вы уверены, что эти бумаги принадлежали покойному?.. Что это бумаги Оливье?..
– А как же! – откликнулся бродяга, превратно истолковывая вопросы собеседника, – конечно, уверен! Я собственными руками стянул их из пачки с документами, которая здесь лежала. Некоторые письма я вынул прямо из кармана.
Пребывая в крайнем смятении, Жюв бормотал странные слова:
– Увы? Ничего удивительного! Я так и чувствовал! Так и чувствовал…
Хотя комната была пустой, Жюв, сыщик-профессионал, ощупал ее своим острым взглядом.
Неожиданно он заметил прячущийся в стене шкаф, открыл его, заглянул внутрь, пошарил по темным углам.
Полицейский извлек наружу небольшой предмет, вид которого заставил его содрогнуться и отчаянно вскрикнуть.
Это был карандаш, обычный карандаш с серебряным колпачком.
Увы! Сомнений у Жюва больше не оставалось, ему был знаком этот карандаш, сам по себе пустячный, но в глазах Жюва приобретший непомерную ценность.
Ах! Сомнений не было, эта была личная вещь, из тех, что, так сказать, являются частью вас самих, по которым безоговорочно опознается владелец.
В пустой комнате Жюв неожиданно опустился на пол; он рухнул на колени, из глаз его хлынули крупные слезы, меж тем как Бузотер, ошарашенный этой странной сценой, с тревогой взирал на него.
По прошествии четверти часа Жюв, к которому вернулось обычное хладнокровие, покинул авеню Версаль. Однако прежде он учинил Бузотеру настоящий допрос с пристрастием.
Полицейский подбодрил бродягу, щедро одарив его монетой в сто су, взамен которой он унес с собой находившиеся у Бузотера бумаги и найденный карандаш.
Кроме того, Бузотер во всех подробностях и деталях поведал ему о драме, очевидцем которой себя считал.
Было семь часов вечера.
Молодой инспектор Мишель, выйдя из здания префектуры на набережной Орфевр, сделал несколько шагов в сторону. Через несколько секунд полицейский, с недавних пор пользующийся невиданной благосклонностью господина Авара, очутился на противоположной стороне улицы и, облокотившись на парапет, казалось, внимательнейшим образом стал разглядывать текущий у его ног речной поток.
Вскоре к нему присоединился какой-то человек, и сразу же между ними завязалась оживленная беседа.
– Видите, господин Жюв, я пришел вовремя, но ваша записка меня взволновала. У вас появились какие-нибудь новости?
И действительно, с младшим коллегой беседовал не кто иной, как знаменитый полицейский.
Кивнув, Жюв прошептал:
– Да!
Полицейский был мрачнее тучи, выглядел настолько озабоченным и опечаленным, что Мишель не удержался от замечания:
– Что с вами? У вас случилось несчастье? Вы чем-то огорчены?
Жюв секунду помедлил, затем мягко положил руку на плечо Мишеля:
– Добрый мой друг, – горестно произнес он. – Потеря друга, лучшего друга, почти ребенка, не проходит бесследно, без боли в сердце, без слез!
Мишель взволнованно оборвал его. Ему не пришлось долго ломать голову, на его языке уже вертелось одно имя – кто в Париже, а в частности, в полиции не знал об искренней привязанности, долгие годы существующей между знаменитым сыщиком и Жеромом Фандором.
И все же Мишель спросил, зная заранее, каков будет ответ:
– Речь идет о Жероме Фандоре?..
– Да, – чуть слышно произнес полицейский. – Фандора нет в живых! Я убедился, Фандор – это Оливье!
В этом и состояло зловещее открытие, которое Жюв, по его мнению, сделал на авеню Версаль.
После возвращения в Париж Жюв не имел от Фандора никаких вестей. Он думал, что журналист скрывается, чтобы следить за Фантомасом, но беспокойство его нисколько не уменьшалось. Итак, внезапно, изучая бумаги Бузотера, в записях, которые бродяга выдавал за автографы Оливье-Мориса, Жюв обнаружил почерк Фандора. Тогда его осенило…
Кроме того, мог ли он сомневаться?
Не признавать очевидного?
Да, безусловно, выслеживая Фантомаса, Фандор скрывался… Но Фантомас настиг его.
Убивая Оливье-Мориса, Фантомас убил Фандора.
Уничтожил он и актера Мике, поскольку неустрашимый Фантомас боялся разоблачения со стороны человека, который присутствовал при отправлении пропавшего поезда и, несомненно, знал Оливье-Мориса…
