Тем не менее, Фирмена с сомнением возразила переполненному счастьем любовнику:
– А деньги?.. Чтобы жить вместе, надо прилично зарабатывать…
Девушка всем сердцем мечтала получить обнадеживающий ответ. Морис сделал широкий жест, словно кидая вызов будущему.
– Да полно! – воскликнул он уклончиво. – Поживем – увидим! А пока будем любить друг друга!
От ночной прохлады прелестную Фирмену охватил легкий озноб.
– Давай ложиться, – чуть слышно произнесла она.
Морис закрыл окно…
– Брр!.. Не слишком горячая вода у тебя в умывальнике, мой милый!
– Фирмена, не ной, ты разве не знаешь, что знатные дамы умываются холодной водой? Я это вычитал в книге о том, как сохранить красоту…
– Ты что, читаешь такие книжки?
– Все надо читать. Ты не боишься опоздать?
– Страшно боюсь! Который час?
– Пять минут девятого…
– Я же не буду сорок с лишним минут ехать на метро.
– Верно… тебе надо быть в девять?
– Да, Морис, в девять. Где, черт побери, моя сумочка?
– Посмотри на стуле, под жакетом…
– Ах да… спасибо…
Красавица Фирмена, свежая и отдохнувшая, хотя и с легкой синевой под глазами, заканчивала сборы в комнате на набережной Отей, готовясь отправиться в мастерскую к Генри, где она была портнихой по юбкам.
Она проворно и стремительно шныряла по крошечной комнатенке, запаздывая, как и все парижские работницы.
Морис лениво возлежал в постели, закинув руки за голову, и с любовью поглядывал на прелестную девушку, завершающую туалет.
– Ну вот ты и готова, – сказал он. – Видишь. Могли бы еще поваляться минут пятнадцать.
Фирмена улыбнулась:
– Какое там поваляться! Словно я ничего не понимаю! Я и так еле-еле успеваю.
– Эка невидаль, ну опоздаешь, придешь после закрытия дверей…
Фирмена бросила шнуровать ботинок и взглянула на любовника:
– Да что с тобой, наконец? Ты что, не понимаешь, что я тороплюсь?
– Как знать! Говоришь, что идешь в мастерскую, а сама…
Фирмена стрелой метнулась через комнату и встала на колени возле кровати, где предавался лени Морис; опершись на нее, она взяла в ладони голову любовника и страстно поцеловала его в лоб.
– Злюка! – проговорила она. – Гадкий злюка! Хочешь мне сделать больно? Что ты еще втемяшил в голову? Ну пораскинь умом, разве я встала бы в такую рань, бросила бы тебя, милый, если бы мне не надо было в мастерскую!
Вместо ответа Морис пожал плечами.
– Как знать! – повторил он. В глазах молодого человека неожиданно мелькнула печаль, меж тем как Фирмена подарила ему еще один пылкий поцелуй, вложив в него всю свою любовь.
Она была очень хороша собой, прелестная и своенравная парижаночка, вызывающая буйное восхищение всех мужчин на улице, и возможно, Морис не так уж заблуждался, со страхом рисуя будущее, задаваясь вопросом, сможет ли он сохранить подле себя и только для себя свою очаровательную возлюбленную.
Тем временем Фирмена продолжала:
– Как ты можешь злиться и ревновать после вчерашнего… такого дня! И такого вечера! Господи, какие эгоисты эти мужчины! Не люби я тебя, негодника, разве я была бы здесь? Ты хоть знаешь, что мне предстоит услышать вечером от мамы?
Морис погрозил подружке пальцем:
– Вечером? Но ты обещала вернуться…
– Да, решено, но прежде я заскочу на улицу Брошан! Не могу же я без предупреждения не ночевать дома две ночи подряд… Мама будет переживать, решит, что меня убили.
Фирмена резко поднялась с пола.
– Ты что-то совсем меня заболтал, – продолжила она. – Так я никогда не соберусь…
Она дошнуровала ботинки. В два счета водрузила на голову шляпку, легонько и ловко взбила кудри, взгляд в зеркало придал ей бодрости:
– Морис, это из-за тебя у меня такие глаза? Злюка… В мастерской меня засмеют…
Она вновь встала на колени у постели любовника:
– Ну, поцелуй меня! Будь умницей, раз уж ты не работаешь… До вечера… До половины десятого…
– Половины десятого, а пораньше никак?
– Думаю, пораньше не получится. Я постараюсь…
Они снова поцеловались.
– До вечера, дорогой!
– До вечера, дорогая!
Последняя улыбка, последний взгляд на часы.
– Я побежала! – сказала Фирмена.
Глава 3
БОГАТЫЙ ЛЮБОВНИК
Площадь л'Опера, черный людской муравейник двух лестниц метро.
В тот же понедельник утром, когда время близилось к девяти, тысячи пар глаз устремились на часы банка «Комптуар д'Эсконт», что расположился на углу улицы Четвертого Сентября и авеню л'Опера, следя за неумолимой и роковой стрелкой, которая так много значила для них. Стрелка показывала без десяти девять. Одни безропотно принимали ее приговор, другие бунтовали:
– Да эти часы врут, постоянно спешат! Спорю, мои идут точнее…
Стрелка бесстрастно продолжала свой ход и, несмотря на сыпавшиеся упреки, привлекала все большее внимание. Может, она и правда ошибалась? Увы! Пытающиеся ее уличить были бессильны, ибо знали, что не стоит покушаться на столь официальный механизм, как банковские часы, удостоенные чести сообщать прохожим время!
Те, кто с такой тоской взирал на часы «Комптуара д'Эсконт», принадлежали к многочисленной армии служащих, продавцов и работниц, последние двадцать пять минут бороздивших элегантные окрестности площади л'Опера.
Этим утром работницы запаздывали чаще, чем обычно, что было объяснимо. Накануне они притомились, поздно легли, ужинали всей семьей, предавались любовным утехам; в мастерскую же теперь влетали пулей, браня про себя начавшуюся рабочую неделю, но глаза их еще светились вчерашним весельем, а души ликовали при воспоминании о счастливых часах!
На Рю де ла Пэ, возле заново отстроенного известным модельером великолепного особняка, где и размещалась фирма «Генри», толпилась группа оживленных, элегантных и нарядных работниц. Они запрудили весь тротуар, не желая ни минутой раньше положенного входить в мастерскую, но готовые ринуться в здание с первым боем часов.
Среди работниц фирма «Генри» пользовалась почетом. И действительно, патрон отбирал себе не только самых умелых и способных, но и самых элегантных и красивых.
Этим утром работницы вовсю чесали язычки.
Девушки обменивались подробностями вчерашнего. Некоторые похвалялись кавалерами, поджидавшими их в субботу вечером у дверей мастерской и только что доставившими их обратно. Другие уверяли, что приехали на машине, а не в метро! Третьи, напустив высокомерный вид, вышучивали хвастуний, стращали их всяческими бедами… За последних заступались и снова ссорились, без умолку трещали, вовсю перемывали друг другу косточки!