Так было до тех пор, пока не появился Поль и вся эта
деятельность, последовавшая за его появлением. Она возбудила во мне настоящее
любопытство. Кроме общения со всяким сбродом и непонятными обывателями мой
единственный опыт в чувствах и ощущениях шел от мозга спящих драконов и им
подобных — а они совсем не разжигали творческого горения интеллекта. Внезапно я
оказался наводнен мыслями и словами, а также идеями и думами, заключенными в
них. Именно тогда я пришел к самосознанию и впервые начал искать загадки и
отыскивать ответы применительно к себе.
Я знал, что я был связан с Полем, потому что он имел родимое
пятно в форме дракона. Были и другие намеки, которые напоминали в нем моего
первого злополучного хозяина. Однако, тогда я не знал, что это было частью
замысла моего существования. В свете этого некоторые мои действия стали носить
более вразумительный характер. Например, манипулирование с мертвым телом, с
целью передать Маусглову важную информацию. Или мое собственное решение
оставить Рондовал и сопровождать Поля.
«Белфанио». Очаровательное слово.
Так как Поль пребывал в полусознательном состоянии,
задыхаясь, страдая от боли и многочисленных ожогов, растяжений и ран,
контуженный и на последнем издыхании, я сразу понял, что наиболее важная часть
моей миссии в жизни — это обеспечить его защиту, и я был доволен, что это мне
до сих пор удавалось, и теперь есть шанс успешно выйти из затруднения. Мне
доставило удовольствие то, что однажды я вырвал его из слишком горячих объятий
тревожного сна, не забыл отправить Маусглова за скипетром, без которого он,
пожалуй, давно бы был мертв.
Да, мне приятно, что поступая так, а не иначе, я действовал
правильно, а особенно радостно то, что я сделал много точных выводов, полагаясь
на свою интуицию, а не на приказы. Увидев распростертое тело Ларика — тоже
моего подзащитного, и Райла, Ибала, внезапно упавшую леди Вонни, я был рад
узнать, что моя сфера деятельности значительно расширилась, увеличилось число
тех, кого я должен взять под свою опеку. Новые философские горизонты,
открывшиеся передо мной, казались поистине безграничными.
Да.
Лишь только было произнесено мое имя, я сразу осознал кто я
и зачем: Я — Проклятие Рондовала (чисто технический термин), существующий для
защиты замка и представителей Рода, а если они погибнут, для мести за них.
Я нашел это занятие, а может профессию, очень
привлекательной, прекрасной и почетной.
Теперь я был очень благодарен и признателен Дету Морсону,
стоящему одной ногой в могиле, за то, что он нашел время и сотворил доброе
Проклятие, то есть меня.
Наблюдая за Генри Спайером и Вонни, которые слегка
пошатываясь, стояли друг против друга, я увидел, как они, собрав последние
силы, выстрелили энергетическими сгустками друг в друга. Я тут же оценил их
силы и понял, что несмотря на всю свою мощь, которую я выплесну на колдуна, он
уже через несколько мгновений оправится от удара и будет готов к новым атакам.
Я счел, что будет поучительно последить за его манипуляциями. Как я понял, он
был гением, подлинным мастером Великого Искусства. Кроме всего прочего, этот
человек был ровня и близкий друг моему злополучному хозяину. В этом смысле,
было печально, что он стал врагом Рондовала, а следовательно, превратился в
объект моей ярости и гнева.
Одновременно передо мной встала и другая дилемма: учитывая,
что Дет Морсон умер двадцать лет назад, а два его отпрыска лежали без сознания
на полу, кого из них я должен считать его настоящим приемником и моим
злополучным хозяином? Ларик был старше Поля, однако, он давно покинул родные
пенаты и прочно основался в Авинконете. Поль, наоборот, укрепился в Рондовале,
сделав его своей резиденцией, он научился тонко понимать и чувствовать
Рондовал. Живой пример тому — его далеко идущие планы восстановления и
возрождения замка. Проблема выбора приемника могла вылиться для меня в очень
важное событие, особенно с годами, ведь так или иначе именно от приемника
зависел режим и характер моих работ.
Наконец, проблема решена в пользу Поля. Возможно здесь
сыграла роль и моя сентиментальность. Пока я убеждал себя в том, что за главный
аргумент следует принять местожительство, во мне все время свербело
подсознательное чувство, которое придало особую эмоциональную окраску решению.
Это чувство твердило мне, что Поля я знаю лучше, чем его брата, кроме того мне
совсем не понравилось первоначальное обхождение Ларика с Полем. А если сказать
по простому: Поль мне нравился больше.
Я подлетел ближе к его распростертому, вздрагивающему телу и
впервые попробовал напрямую обратиться к нему.
— Теперь все нормально, — рапортовал я, —
осталось несколько мелких деталей.
Он закашлялся, очевидно, стараясь показать, что услышал
меня. Одновременно с кашлем раздался сдавленный крик Вонни.
Я вновь внимательно посмотрел на Генри Спайера. Его лицо
перекосило гримаса, оно почернело, когда он восстанавливал последние штрихи
своей оболочки. Я заметил, что Райл Мерсон пришел в себя и вяло пошевелил
рукой. Ларик и Ибал предпочли остаться без сознания. Тайза сидела на скамье,
глядя дикими, ничего не понимающими глазами.
Я провернул в памяти арсенал возможных действий, которые я
могу предпринять против Спайера, многие я тут же отверг — даже затопление
помещения подземными водами, хотя мне бы оно доставило море эстетических
наслаждений.
В конце концов, весь выбор сузился до одного единственно
возможного действия, осталось лишь детально продумать план и цвет мизансцен.
Авокадо, колеблющееся в пределах бледно-зеленого, наконец
решил я.
Глава 22
Когда Поль услышал голос в голове, он открыл глаза и с
трудом пошевелил головой. На большее у него уже не было сил. На сколько он мог
судить, ситуация в сущности не изменилась. Вонни не казалась больше юной девой,
теперь это была усталая, изможденная женщина средних лет. Спайер выглядел тоже
утомленным, но в его жестах до сих пор чувствовалась жизненная сила. Еще
мгновение и он окончательно победит.
Громкий свистящий звук раздался откуда-то из заднего угла
комнаты. Спайер посмотрел в том направлении и остолбенел. Его лицо застыло,
руки замерли на полужесте. Вонни, тоже повернувшая голову, казалось испытывала
не меньший ужас.
Поль силился повернуть голову, и когда ему это удалось, он
заметил нечто материализованное и призрачное. Это было демоническое чудовищное
тело, какое он сам некогда носил, оно все отчетливее вырисовывалось вдоль
стола, но самое ужасное — у монстра не было головы. Там, где должна быть
голова, высилась огненная корона — авокадо, она переливалась бледно-зеленым
пламенем.
