Манусос еще смеялся, когда увидел, как разгневанная женщина возвращается по берегу. Она взяла весло и ударила им по уключине, раз, другой и третий, словно лодка была виновата в том, что ей нанесли оскорбление. Потом забралась в лодку, села и заплакала; у него сразу пропало всякое веселье, потому что тут грех было смеяться.
11
Шагнув из лодки, Ким наклонилась к воде, чтобы сполоснуть глаза. Потом стала подниматься на берег; между пальцами ног застряли водоросли цвета крепкого чая. Тут она увидела пастуха, стоявшего в тени толстого ствола смоковницы, и остановилась. Его овцы паслись позади дома.
– Простите, – сказал он вежливо. – Вы имеете право.
– Извините?
Ким провела ладонью по глазам, проверяя, не осталось ли слез.
– Вы имеете право. Так поступить с Лакисом; я видел с горы.
Он хорошо говорил по-английски, только с сильным акцентом, как говорят по-английски многие греки – словно набив рот оливками. До нее дошло, что человек неким образом одобряет ее недавний поступок. Смутило не то, что он был свидетелем всему, но что он мог видеть и как она плакала после. Ей было безразлично, что пастух разнесет эту историю по деревне. Может, даже жена Лакиса услышит о случившемся.
Пастух вышел из тени:
– Как вы?
– Прекрасно.
Ким ощутила комок в горле, она едва могла раздвинуть губы, чтобы выговорить это слово; но она не собиралась обсуждать фиаско Лакиса, чтобы доставить удовольствие этому человеку. На лице пастуха выразилось смятение, словно он подумал, что, возможно, совершил ужасную ошибку, показав свою обеспокоенность. Он неловко топтался на месте, теребя стального цвета усы, огромные и топорщащиеся.
Ким удивило, насколько моложе он выглядит, чем ей казалось. Человеку, дважды в день пересекавшему береговую тропу со своей отарой, этим серым облаком, было, наверно, лет сорок с чем-то. Завязанный узлом надо лбом синий платок почти полностью закрывал его седые волосы. От постоянного пребывания на солнце кожа на его лице казалась невероятно тонкой. Само лицо – крестьянское, помятое и отечное от тяжелого труда, хотя и не без выражения достоинства. Вздернутый подбородок, быстрые и умные глаза. Но в их бездонной черноте таилась какая-то угрюмость и беспощадность. Взгляд его был холоден и пугающ, взгляд нелюдима.
Пугающ, это правда, но ей не стало страшно. На нем было по меньшей мере три слоя шерстяной одежды, на ногах резиновые галоши. Ким удивилась, как он только может дышать. Заметив торчащие концы поползшей в нескольких местах шерстяной ткани, она смягчилась:
– Да, со мной все в порядке. Спасибо за внимание.
Видно было, что он почувствовал огромное облегчение.
– Хотел сказать только, мы не все как Лакис, мы, греки.
– Знаю.
– Он не есть хороший человек.
– Сегодня я это поняла.
Он обернулся и посмотрел на гору. Потом его взгляд упал на отдаленный мыс, где на краю утеса по-прежнему виднелась одинокая фигура. Он повернулся к Ким. На лбу у него снова собрались озабоченные складки. Казалось, он ожидает чего-то, некоего приглашения, выражения признательности. Ким уже достаточно разбиралась в греческих обычаях, чтобы понять: сейчас самый момент проявить филоксия, это их неповторимое гостеприимство, когда чужестранцам или путникам предлагают стакан вина, скромную еду или что-то еще. Но на сегодня она была сыта общением с греками. А коли нет соответствующего расположения, не стоит и пытаться.
Пастух, видимо, принял решение. Он кивнул Ким.
– Ну что ж. Гья! – сказал он, поднимая руку в прощальном жесте. – Гья!
Он был уже на середине склона, когда Ким крикнула в ответ:
– Гьясу!
Вечером Ким сидела в купальнике у воды. Любовалась закатом. Умиротворяющее чудо совершалось каждый божий вечер, обыденное и феерическое, всякий раз слегка меняясь, являя калейдоскопическую фантазию. Солнце пульсировало над горизонтом, как человеческое сердце» небо трепетало лавандовым, испещренным светло-вишневыми полосами. В море на короткое время вспыхнула желтая скала с черными прожилками вулканической породы.
Ким сидела на теплом песке, ощущая горячий запах своей загорелой кожи, и, словно с галерки, любовалась разворачивающимся перед ней зрелищем. Поражала извечность этих электризующих закатов. Это было одновременно и кино, и трансцендентальная медитация. Они дарили мгновения, с каждым новым вздохом творившие новый миф.
– Красиво! – шепотом произнес голос у нее за спиной.
Это вернулся пастух. Он переоделся, и теперь на нем были черная рубаха и грубые штаны, закатанные выше лодыжек. Вместо резиновых галош – сандалии. В руке большая жестяная коробка.
Ким, моргая, смотрела на него.
– Это вам.
Она встала, и он протянул ей коробку. Ким держала ее в руках, не зная, что с ней делать. Он забрал у нее коробку, поставил на землю и снял крышку. Внутри лежал большущий круг овечьего сыра, плававшего в озере оливкового масла.
– Это сыр, – сказал он, хотя и без того было видно, что это сыр.
Ким почувствовала благодарность и вместе с тем раздражение.
– Очень приятно. Спасибо. Слушайте, могу я предложить вам чашку кофе?
– Нет. Я хочу показать вам кое-что.
– Что?
– Это кое-что особенное. Пойдемте со мной.
«Опять? – подумала она. – Почему они просто не оставят меня в покое?»
– Куда? Что вы хотите мне показать? Куда надо идти?
– Туда, по берегу. Недалеко.
– Это так некстати. Право…
– Пожалуйста. Для меня.
Он прижал ладонь к груди и посмотрел на нее грустными глазами спаниеля. Видно было, что для него это важно. Она не могла понять, для чего он это делает. Но уступила.
– Пойду надену что-нибудь на ноги.
Он пристально смотрел за тем, как она вернулась в патио, надела джинсы и фуфайку.
– Захватите полотенце! – крикнул он.
– Полотенце?
– Да, – повторил он, как непонятливому ребенку, – полотенце.
Запирая дверь, Ким начала сомневаться в разумности этой авантюры. Сумерки уже ложились на воду, перетекали через живую изгородь. Некоторое время они шли по берегу, наконец она нарушила молчание:
– Куда мы идем?
– Вы все увидите.
Они шли в направлении мыса. Страж вновь исчез.
– Вы хорошо говорите по-английски, – сказала Ким.
– Вы не правы. Не хорошо. Прежде хорошо говорил. Сейчас – нет.
– Лучше, чем я по-гречески.
Они подошли к огромному камню, скользкому от мха и светящемуся зеленым в сумерках. Он осторожно поддерживал ее под локоть, помогая перелезть через камень.
