– Майк?…
Ким тронула его за плечо. Его била дрожь.
– Садись в машину. Отвезу тебя домой.
Они сделали остановку в деревне, чтобы купить что-то поесть. Муж торговки помидорами обрадовался, увидев Майка, восхитился его расписанной гипсовой повязкой. Пока он отвечал на град вопросов, Мария зашипела на Ким из своей лавки, неистово маша ей рукой.
– «Рейтерс», – сказала Ким.
– Только не застревай у нее, – умоляюще попросил Майк.
Мария чуть ли не втащила Ким в лавку, пнув ногой деревянный клин, не дававший двери закрыться. Он отлетел к вешалке с платьями с люрексом. Мария с такой силой захлопнула дверь, что Ким отчетливо увидела, как задрожали дверные стекла.
– Яйцо! – хохоча, сказала Мария по-гречески. – Яйцо!
– О чем ты, Мария? Какое яйцо?
– Прекрасное яйцо! Твоя работа? Да? – Мария топала ногой и хлопала в ладоши, заходясь в истерическом хохоте. Ким была ошеломлена. Мария, глядя на ее лицо, только еще пуще захохотала. Рухнула на колени и колотила кулаками о пол. – Замечательное яйцо!
Ким, словно надеясь, что кто-нибудь войдет в лавку, оглянулась на дверь.
– Мария…
Мария встала:
– Твоя работа, да? Скажи, что твоя! Скажи! Скажи!
– О чем ты, Мария?
Гречанка внезапно перестала смеяться. Подбородок у нее отвис.
– Яйцо! У него отличное яйцо! Вот тут! – Она показала на свою бровь. – Лакис! Это наверняка ты! Скажи, что это твоя работа!
– Да. Моя.
Мария взвизгнула и захлопала в ладоши. Потом погладила Ким по щеке и поцеловала.
– Я знала! Я говорила, что это ты! Ублюдок, он заслуживает этого. Ха!
Ее веселье резко оборвалось. Теперь она была разъярена. Скривив губы, она разразилась потоком греческих ругательств, из которых Ким поняла только некоторые. Кое-где среди них звучало имя Лакиса. Потом Мария снова засмеялась и снова поцеловала ее в щеку.
– Мне надо идти, – сказала Ким, выскальзывая из объятий Марии. – Майк на улице.
– Я знала! Я говорила!
Она шагала по мощеной улице, а позади слышно было, как продолжает ликовать в своей лавке Мария.
– У нее хорошее настроение, – сказал Майк.
– Да.
Они миновали церковь Девы Непорочной и остановились у лавки Кати. Когда они вошли, Кати разговаривала по телефону. Она выпалила несколько слов в трубку, потом сказала на прощанье: «Гьясу, Мария» – и многозначительно посмотрела на Ким. Аккуратно опустила трубку, поцеловала Майка и, усадив его на свой стул, занялась варкой кофе.
– Что тут у вас происходило в деревне, пока я отсутствовал? – поинтересовался Майк.
– Ничего, – ответила Кати, даже не моргнув глазом. – Обычная скучная жизнь, ничего интересного.
– Как, совсем ничего? Никаких сплетен? Никаких скандалов? Не могу поверить.
– Ты, – сказала Кати, – ты предмет всех разговоров. И то, что случилось с тобой. Все говорят, что ты сражался с Агьос Микалис
[12]
. О тебе говорят.
– Значит, и сюда дошло? Надо мне было держать язык за зубами.
– Не беспокойся, Майк! Ты был когда немножко сумасшедший, когда… не был. – Кати сжимала губы, чтобы не рассмеяться, но ее огромные карие глаза улыбались.
Вид у Майка был озадаченный, будто он не понимал, что она имеет в виду.
– Ой, чуть не забыла, – сказала Ким. – Вчера я кое с кем познакомилась.
– С кем?
– С пастухом. Ты видел его, Майк, он каждый день проходит мимо нашего сада.
На лицо Кати внезапно легла тень беспокойства.
– Манусос. Кати, ты должна его знать.
– Да, я его знаю. – С озабоченным видом она отвернулась к окну. Упоминание о Манусосе явно встревожило ее.
– Должна сказать, что он кажется порядочным человеком. – Ким решила ничего не говорить о турецкой бане. Не хотелось намекать, что она оставалась наедине с пастухом.
Кати встала и, больше для вида, принялась переставлять образцы керамики на полке.
– Он разговаривал с тобой? Этот Манусос?
– Конечно.
– Неслыханно. Он странный человек. Не разговаривает с людьми.
– Да?
– Ну, редко. Только о том, что ему нужно, когда приходит в деревню.
– Он кажется очень приятным.
– Да. Но будь осторожна. Я кое-что слышала. Я слышала, что этот пастух следит за твоим домом.
– Кто тебе сказал такое?
– Лакис.
– И кому из них ты больше доверяешь? Лакису?
Повернувшись к ней, Кати ответила:
– Нет.
Майк чувствовал – что-то есть за их словами, чего он не понимает. Он хотел было вмешаться в разговор, но тут Кати спросила, как он собирается плавать с рукой в гипсе.
– Трудно будет. Но собираюсь попробовать.
Они поехали домой, и жена мясника громко приветствовала их, когда они проезжали мимо, а торговка помидорами поднялась от своих грядок и помахала им.
– Ты стал местной знаменитостью, – сказала Ким.
– Ты так думаешь? Мне показалось, они машут тебе.
В тот день Манусос гнал овец мимо их дома и, казалось, не собирался останавливаться, но Ким окликнула его. Он смущенно повернулся, щелкнув овцам прутом, срезанным на склоне. Майк, голый по пояс, пожал ему руку:
– Ким рассказала мне о турецкой бане. Я бы тоже сходил посмотреть ее.
– Может, сегодня вечером? – предложила Ким.
– Я очень занят. Очень занят. Идите вдвоем. Отведите своего мужа. Теперь вы знаете, где это. А вам, – пастух показал на синяки Майка, – это очень полезно. Мне пора.
– Может, в другой раз сходите с нами?
– Хотелось бы.
Он отказался от кофе и пошел дальше.
– Выглядит устрашающе, – сказал Майк, когда пастух скрылся из виду.
– Но он болезненно застенчив. И хотя вид у него малость свирепый, есть в нем какая-то сердечность.
– Да. Хотя не знаю. Не уверен. Пока что.
Ким заставила Майка потерпеть до темноты, чтобы он смог оценить всю красоту купания при свечах. Она купила дюжину их в Палиоскале, да и Манусос оставил там свои церковные. Она зажгла все. Казалось, они очутились в сказочной пещере. Оранжевое пламя свечей, колебавшееся в волнах воздуха от двери, подталкивавшего в спину, словно приглашая войти, колыхалось в черном зеркале воды, подсвечивало пар, спирально поднимавшийся вверх и истончавшийся у отверстий в потолке.
