Он окунулся с головой и открыл глаза в молочно-зеленом мире. Уши заложило от попавшей воды. Время не двигалось в этом зеленом желе: мимо плыли листья водорослей; морские ежи прицепились ко дну; он заметил двух фантастически крохотных морских коньков, похожих на вопросительный знак и с несоразмерно большими глазами и просвечивающим скелетом, которые кружили вокруг актинии, шевелящей щупальцами; звук подводной жизни слышался как далекий и глухой, монотонный гул. Потом он вынырнул, появившись, словно кит, вода скатывалась с головы, слепило солнце, в ушах грохотал дневной зной. Но, вопреки надеждам, воспоминание о его вандализме в церкви не исчезло.
Глядя на дом на берегу, он высморкался, вытряхнул воду из ушей. Небо вдруг прогнулось, словно под огромной тяжестью, его рот независимо от него раскрылся, произнося слова. Он не узнал своего голоса, произнесшего: Но ты сделал правильно.
Что? Что он такое сказал? И откуда явилась эта мысль? Как будто часть его сознания жила отдельной жизнью, связанная с миром зеленого желе, где удивительные существа двигались в ином временном измерении, повинуясь иным законам природы, руководясь иными ценностями. Небо распрямилось: это вновь была та же самая привычно непостижимая синева.
Покалывали кристаллики соли на обсохших плечах. Оракул.
После того как Орфей не смог вывести Эвридику из царства мертвых, женщины Фракии разорвали его на куски. Его голову бросили в море, и ее вместе с его лиройвынесло на скалистый остров. Там она продолжала пророчествовать.
Говорящая голова. Что если не было какого-то конкретного места? Что если оракулом был сам остров?
Точно! Он, шатаясь, вышел из воды и помчался по берегу:
– Ким! Ким, послушай! Я только сейчас понял! Ким, послушай!
Ким задремала над книгой. Она подняла голову и, озадаченно моргая, посмотрела на него.
– Да, да, да. Понимаешь, это здесь. Мы сидим на нем!
– О чем ты, Майк?
– Это все объясняет. И это место. И странные вещи, что происходят постоянно. Вещи, о которых я даже не говорил тебе.
– Успокойся, Майк. А то я не соображу, о чем ты.
– Оно говорит не нам.
– Не нам?
– Нет! – Майк рубанул рукой воздух. – Оно говорит через нас.
Майка всего трясло, настолько его поразила собственная догадка. Лицо его пылало, расширившиеся зрачки сверкали. Он был похож на безумца. Ким озабоченно посмотрела на него, встала:
– Я принесу нам выпить.
Майк пошел за ней под сень виноградной листвы, сел, снова встал и пошел к насосу; там он несколько раз непонятно зачем качнул рукоятку, вода полилась ему на ноги. Потом повернулся и увидел Манусоса, который стоял у ворот, наблюдая за ним. Они долго смотрели друг на друга, пока Майк не почувствовал неловкости ситуации.
– Я пришел не вовремя, – сказал Манусос.
– Все нормально.
– Нет, приду в другой раз.
– Манусос! – воскликнула Ким, возникнув из-за спины Майка. – А мы как раз пьем кофе.
Пастух со смущенным видом шел по тропинке за Ким, которая тащила его за руку. Его заставили сесть в тень под виноградом. Ким принесла оливки, нарезанные помидоры и огурцы и ароматный, недавно из пекарни, хлеб. Майк сидел, барабаня пальцами по колену.
– Майку нравится турецкая баня!
– Да, баня! – сказал Майк слишком громко.
– Полезная?
– Взять мои ушибы. Уже в сто раз лучше.
Манусос задумчиво кивнул, повторив:
– В сто раз.
– Сегодня хочу пойти снова.
Пастух предостерегающе поднял руку:
– Пожалуйста. Не слишком увлекайтесь.
– Сахар? – спросила его Ким.
– Вы знаете какие-нибудь истории об этом береге? – поинтересовался Майк.
– Глико. Слишком сладко. Истории?
– Легенды. Прошлое. Предания.
– Не понимаю, – сказал Манусос, отхлебнув кофе.
– Съешьте что-нибудь, – предложила Ким.
– Что люди говорят об этом странном месте?
– Совсем мало. Да, оно странное.
– Так случаются истории?
– Я не знаю никаких историй.
Они замолчали. Пастух посасывал огромные седые усы. От его одежды исходил слабый молочный запах коз или овец.
– Вы здесь родились, Манусос? – спросила Ким.
– Да. – Он показал куда-то за Камари. – Когда я был мальчишкой, мой отец был стариком. За землю, что вон там, он сражался с пистолетом, когда всех греков изгоняли из Турции. Он потерял все. Поэтому стал пастухом. Здесь.
Майк показал в противоположную сторону:
– Вы что-нибудь знаете о человеке, который стоит там, как на посту?
Манусос поглядел вдаль, но не туда, куда показывал Майк.
Майк был настойчив:
– Вы должны видеть его каждый день. Он стоит на краю скалы и смотрит на море.
Манусос беспокойно заерзал.
– Майк! – сказала Ким.
– Нет, вон там, – не унимался Майк. – Я хотел бы поговорить с ним. Чувствую, он мог бы рассказать кое-что интересное об острове.
– Майк!
Он вдруг сообразил, что Ким просит его остановиться. До сих пор ему было невдомек, насколько смущают пастуха его вопросы. Ему стало не по себе от своего глупого поведения, и он замолчал и сидел, стиснув руки. Ким старалась смягчить неловкость момента, рассказывая о жизни в Британии. Манусос видел овчарок по греческому телевидению. Он заинтересовался идеей использовать таких собак и тем, как пастухи подают им ту или иную команду определенным свистом. Это казалось ему невероятным. Чем-то вроде колдовства.
Когда Манусос собрался уходить, они тоже встали, чтобы проводить его. У ворот Манусос обернулся к Майку:
– Это человек, который смотрит на море с горы, он сумасшедший. Но, если хотите поговорить с ним, я вас отведу.
– Извините, – запинаясь, сказал Майк, – я не хотел затруднять вас…
– Мне это нетрудно.
– Не следовало мне спрашивать о нем.
– Завтра, Утром, когда я буду проходить здесь, вы пойдете со мной. Мы пойдем через горы. Мы пойдем с богами. – Он махнул рукой, прощаясь, и зашагал прочь. – Гья!
Майк и Ким смотрели ему вслед.
– Пойдем с богами? – сказал Майк.
Ким хмурилась:
– Это значит, что ты никак не сможешь встретить Никки в аэропорту.
14
Дозорный встал рано и наблюдал за морем, стоя на гребне горы. Майк убедился в этом. Серая, неизменная фигура, надежная, как флюгер.
