Забыто Никки.
22
Послеполуденный зной тяжелым одеялом лежал на море. Лодка, оставленная на глубокой воде, сонная и неподвижная, была приклеена к собственному отражению; якорные веревки обвисли за ненадобностью сопротивления. Воздух был несвеж и горяч, как дыхание спящего.
Майк, Ким и Никки, подстелив под себя полотенца, лежали в жидкой тени одинокого тщедушного деревца на сухой полоске пляжа между садом и неподвижным морем. Открытая бутылка красного вина была, поскольку вино слишком нагрелось, опустошена только наполовину. Неподвижность выпарила их до полубессознательного молчания. Они доходили на медленном огне; мысли еще вяло варились, хотя пузырьки слов не поднимались на поверхность.
Майк думал о том, как работал утром, пока женщины ходили на горячий источник. Не найдя подходящей темы, он попробовал по-своему повторить картину из заброшенного монастыря, изображавшую отшельникавора, пронзенного стрелой. Его привлекала пластичность композиции, в которой одни фигуры были изображены крупными, а другие, расположенные по спирали, отведены на задний план. Он проработал час, кляня перелом, из-за которого рука еще плохо подчинялась ему; он сам удивился тому, что получилось в результате. К возвращению Ким и Никки у него уже было чем сразить их.
Они стояли под виноградным пологом, рассматривая картину и кивая.
– Сильно, – сказала Никки. Обернулась к нему и повторила: – Сильно.
– Потом написано. В буквальном смысле. С меня просто лило на холст, так и писал по поту.
Ким поймала себя на том, что следит за ним и Никки, стараясь уловить какие-нибудь мелкие знаки, говорящие об их близости.
– Ради этого ты и приехал сюда, – сказала она.
Майку захотелось пояснить смысл изображенного.
– Вот эта пещера. Когда-то она была пещерой Артемиды. Потом христиане приспособили ее для своей религии и в ней поселился Иоанн-анахорет. Но Артемида обращала свои жертвы в оленя, прежде чем поразить их стрелой; Иоанн-анахорет был сражен стрелой, когда монахи ошибочно приняли его за оленя. На оригинале в небе присутствуют одновременно солнце и луна. Христос – это солнечное божество, Артемида – лунная богиня. Это ее знак, понимаете?
– И что ты говоришь своей картиной?
– Картина изображает борьбу христианства и древней религии за обладание священной пещерой и душой анахорета.
– Может быть, – проговорила Никки, – может быть, борьба все еще продолжается. Может, богиня до сих пор не уступила этот маленький остров.
Сейчас Майк лежал и думал о том, что сказала Никки. Кожа под гипсом зудела. Не меньше зудело и воспоминание о побоях, нанесенных ангелом-воителем. Свирепый облик святого время от времени вспыхивал перед ним, дерзкий, грозный, и ему стоило почти физических усилий заставить себя не думать о нем. Но полностью избавиться от воспоминания никогда не удавалось. Оно зудело. Становилось мокрым от пота. Жгло, но всегда на краю сознания. Как глаз над алтарем в церкви – стоило ему раз впиться в вас взглядом, и уже было невозможно избавиться от ощущения, что он мрачно смотрит на вас, хоть вы и повернулись к нему спиной.
– О чем думаешь? – спросила Ким.
Майк, очнувшись, собирался сказать в ответ что-нибудь успокаивающее, но тут понял, что она разговаривает с Никки.
– Догадайся, – пробормотала Никки в песок.
– О Крисе?
– Правильно. Я как раз думала, что ничуть не удивилась бы, если бы он последовал за мной сюда.
– Если не хочешь, чтобы что-нибудь случилось, то и не думай об этом. Мысли здесь имеют неприятное обыкновение материализовываться.
Майк неожиданно сел и сказал:
– Привет, Крис!
Женщины в ужасе обернулись. Потом с облегчением вздохнули. Никакого Криса не было. Ким выдрала пук сухой травы и швырнула в Майка. Несколько травинок прилипли к волосам на смазанной маслом груди Майка. Все снова растянулись на песке.
Что-то небольшое потревожило поверхность неподвижного моря. По воде прошла рябь, и снова все успокоилось.
– Он знает, где ты? – спросила Ким.
– Нет.
– А кому-нибудь ты говорила, куда собираешься?
– Сказала матери.
– Не думаешь, что он первую ее спросит?
– Догадывалась.
– Значит, хотела, чтобы он узнал, где тебя искать, – сказал Майк.
– Нет. Да. Замолчи, Майк.
– Да, замолчи, Майк, – присоединилась Ким.
Майк замолчал, как было велено, замолчали и женщины. Никто не проплывал мимо, ничто не тревожило воду. День замер, и само время будто остановилось. Но все же оно худо-бедно как-то двигалось, потому что солнце немного скатилось вниз, его отражение отплывало все дальше. Противоположный берег постепенно тускнел. Майк почувствовал какое-то изменение в тени дерева. Он повернул голову и озадаченно заморгал. О, моя вещая душа!
Крис! Ты опоздал примерно на полчаса.
– Прекрати, Майк!
– Да, Майк, прекрати!
– Я поехал не в ту деревню, – сказал Крис.
Ким и Никки одновременно оглянулись.
– Не может этого быть! – вырвалось у Ким.
– Что? – воскликнула Никки. – Что?
На тропинке стоял Крис с кожаным чемоданом в руке и свирепо смотрел на загорающую троицу. На нем были городские ботинки, черные джинсы и черная рубашка, что еще больше подчеркивало восковую бледность его кожи. Лицо блестело от пота. Лоб собран в тревожные горизонтальные складки, а над переносицей – будто вертикальные прорезиненные впадины, как очертания долин на рельефной карте. Ручейки пота бежали от черных волос к голубой тени под тяжелым подбородком. Черная рубашка не скрывала огромных кругов под мышками. Он просто плавился от жары.
– Не в ту деревню? – переспросил Майк.
– Как ты посмел? – завопила Никки, вставая.
Крис наконец опустил чемодан на землю и взглянул на нее.
– Что значит – не в ту деревню? – весело рассмеялся Майк.
Теперь все были на ногах.
– Вид у тебя усталый, – сказала Ким.
– Как ты смеешь преследовать меня здесь! – кричала Никки. – Как ты смеешь!
– Можно мне стакан воды? – попросил Крис.
– Могу предложить кое-что получше, – сказал Майк.
– Ты не имеешь права! Никакого права.
– Подойдет и вода. Я шел пешком из Лиманаки.
– Не давай ему никакой воды! Только посмей дать ему стакан воды! Только посмей дать ему что-нибудь!
Ким взяла чемодан Криса и пошла с ним через сад к дому.
– Ты шел пешком из Лиманаки! Майк, он пришел сюда пешком из Лиманаки!
