Graham Joyce Smoking Poppy
© 2001 by Graham Joyce
All Tights reserved First published by Victor Gollancz, imprint of the Orion Publishing Group Ltd., in 2001
Перевод с английского ВЕРЫ ЯХОНТОВОЙ
Выражаю искреннюю признательность моим проводникам в джунглях – Бхану и Кокосу, спутникам по маршруту 1 – Питеру Макбейну, Тиму Батлеру (отлично ныряешь, Тим), Иветт Жиль, Нейлу и Грейму Мак Фаркуар и Клэр Троттер.
Благодарю за помощь Луиджи Бономи, Джейсона Кауфмана и Джорджа Лукаса.
Спасибо Саре Ренн за материалы по Таиланду и Бригу Итону за превосходный дизайн.
Я признателен моим студентам из университета Трента, Ноттингем.
И конечно, тебе, Сюзанна.
1
О, как я хотел вернуть Чарли!
Ребенок рождается с открытым «родничком» на макушке. В него свободно струится твоя мерцающая, расплавленная любовь, которая со временем неспешно затягивает отверстие подобием кости. Но в первые недели жизни младенца тебя опьяняет необыкновенный аромат его головки. Стойкое химическое соединение. Дар райских садов. Ты надышаться им не можешь и наслаждаешься, лишь баюкая дитя на руках.
После первого года жизни ребенка его аромат слабеет, но полностью не выветривается. И ты продолжаешь обнимать дитя крепко. Каждый раз, подхватывая дочку на руки, ты вдыхаешь запах ее волос, лишь бы еще раз уловить это дуновение свыше. И так продолжается, когда ей исполнилось шесть лет. Даже одиннадцать. И хотя в возрасте между двенадцатью и пятнадцатью дочь отталкивает твои родительские объятия, но все-таки она ищет твоей поддержки в минуты усталости, обид, огорчений. Потом, когда ей будет семнадцать, может показаться, что она вновь потянется к тебе, находя в твоем обществе отдых, не страшась ласки. И ты вновь чувствуешь этот запах. Этот заботливо хранимый в ее головке аромат застывшей любви. Он и поныне там.
Там он и в октябрьский день, с вихрем поднятых ветром золотых листьев, когда ты, обняв дочь, целуешь ее на прощание и она уходит навстречу собственной жизни.
Но как я хотел, чтобы она вернулась. Моя Чарли. Пусть хотя бы на две минуты. Лишь бы успеть обнять ее, вдохнуть запах волос и удостовериться, что у нее все в порядке. Но я не мог. Не мог, потому что ее держали в вонючей тайской тюрьме. И от этого мне хотелось выть, как собаке.
Когда Шейла позвонила мне и сказала, что Чарли нашлась в каком-то Чиангмае, я корпел над сборкой платяного шкафа. Мебельный набор состоял из доброй сотни деталей, не считая винтиков, маленького тюбика с клеем и схемы на китайском в придачу. Ни инструкций, ни чертежей – просто рисунки и стрелы, как у лучников при Азенкуре. Я ничего не мог сообразить.
– Ты слушаешь? – спросила Шейла.
– А что я, по-твоему, делаю? – Я слушал. Я держал в руках схему с картинками, клей, дощечки Р и Q, а телефонную трубку прижимал к плечу подбородком. Я слушал.
Тогда и Шейла надолго замолчала, а на меня накатил такой мрак, такая злость и тоска, что я швырнул детали Р и Q обратно в коробку и запустил в стену тюбиком с клеем.
– Что у тебя там? – полюбопытствовала Шейла.
– Телефон уронил.
– Заедешь?
Я совсем не хотел заезжать к ней, видеть ее. Последние три месяца мне это удавалось.
– Да. – Мне показалось, что на другом конце линии она всхлипнула. – По крайней мере, – сказал я, – Чарли жива.
Мы встретились, и это было ужасно. Просто ужасно. После того как мы поговорили о Чарли и о том, что можно предпринять, нам уже нечего было сказать друг другу, и некоторое время Шейла тяжело вздыхала. Я был совершенно подавлен.
Я взглянул на часы: мне надо было успеть в «Клипер» к восьми. В «Клипере» по вечерам собираются «знатоки», а я член команды.
– Мог бы так не спешить, – сказала Шейла, поднимаясь.
– Да как-то нет никакого желания встречаться с твоим как его?
Я знаю имя этого нахала, но делаю вид, что не знаю. В действительности же меня не заботит; встречу я его или нет.
– Он ко мне не заходит, Дэнни. Я говорила тебе, что не разрешаю ему сюда являться.
– Прекрасно, – сказал я, – но я должен идти. Завтра утром позвоню тому парню из МИДа, потом поговорим.
Я провел усами по ее розовой щеке, и она снова вздохнула.
– Чиангмай?
Мне стало легче, едва я добрался до «Клипера».
После первого раунда викторины устраивается короткая передышка. Это досадная потеря времени: двадцать минут болтовни. Нужно отметить, что наша команда – хотя мы играем вместе уже несколько лет – не сложилась, строго говоря, в настоящую «боевую дружину».
В команде должно быть трое-четверо игроков, и наша подбиралась на скорую руку в самом начале всей этой затеи.
Довольно часто мы выигрывали, но иногда давали отыграться и нашим соперникам. Среди других участников были задиристые преподаватели из колледжа, которые сердито перешептывались у камелька, компания симпатичных лесбиянок и кучка инженеров, больших любителей по части пива. Все мы давно перезнакомились между собой; но каждый вторник состязание проходило по-разному. Впрочем, как я уже сказал, в игре предусмотрены двадцатиминутные паузы, когда мы волей-неволей вынуждены коротать время в пустой болтовне, а Мик Уильямс всегда начинает беседу с вопроса, как у меня выдался сегодняшний денек.
– Ну, Дэнни, как у тебя выдался сегодняшний денек?
– Да неплохо.
Я всегда так отвечаю, а потом перевожу разговор на Симпатичных Лесбиянок или на Любителей Очага – не затем, чтобы не касаться личного, а чтобы не трепаться на отвлеченные темы. В любом случае вряд ли я вздумаю доводить до сведения Мика, что сегодня моей бывшей жене в мой бывший дом позвонили из Министерства иностранных дел сообщить, что наша дочь арестована в городе Чиангмай
[1]
за контрабанду наркотиков и что, по всей вероятности, ей грозит смертная казнь. Я не собирался обрушивать эту новость на головы всей нашей честной компании. К тому же Мику Уильямсу даже не было известно, есть ли у меня дочь или, если на то пошло, сын, о котором я тоже ни разу не упоминал.
Обычно Мик Уильямс, проворчав что-то в ответ, отхлебывает глоток темного пива и, повернувшись к Иззи, задает ей тот же вопрос. Будучи не намного словоохотливей, чем я, Иззи, однако, способна голыми руками удержать кастрюлю с кипятком, пока не начнется второй тур. Но в тот вечер Мик пребывал в каком-то ином настроении, и, вместо того чтобы перебраться к Иззи, он слизнул густую пену с верхней губы и взглянул на меня:
