– Защищал меня? Да он просто с ума сходил! Сходил с ума!
– Дэнни, – тихо сказал Мик. – Правда, у Фила была пара сомнительных моментов. Но с ума сходил ты.
Я вспомнил о духах, которых видел в деревне. Вспомнил про опиум, паранойю.
– Я?
– Да, ты. За Фила мы не боялись
– Главное, что выводило Фила из себя, – добавила Чарли, – он боялся, что, случись что, мы не сможем с тобой справиться.
Уже в бангкокском аэропорту Чарли сняла с себя амулет и вернула Мику.
– Мне он, правда, очень нравится, – сказала она, – но я хотела бы, чтобы он был у тебя.
Мик не взял.
– Почему?
– Давай договоримся, – сказал он, глотнув пива, – что ты вернешь его мне, как только примешься за старое.
Чарли поджала губы и наморщила лоб.
– Погоди отвечать, – продолжил Мик. – Подумай, неужели после всего, что случилось, я не заслужил права знать, придет тот день или нет, а если придет, то когда? Если не согласна, так и быть, можешь вернуть мне амулет.
– Насколько сильно ты пристрастилась? – спросил я. Я вообще понятия не имел о ее состоянии.
Чарли посмотрела на меня и надела амулет себе на шею. Я был готов обнять Мика.
Но сделки на том не закончились. Фил повернулся ко мне и сказал:
– Ты дал мне слово там, в джунглях. – Да?
– Да. Ты сказал, что будешь ходить со мной в церковь по воскресеньям. Целый год!
Я задумался. Конечно, я мог напомнить Филу, как Мик взвалил его на плечи и утащил из деревни, но сдержался.
– Ладно, буду ходить.
Фил выпятил губу, а потом фыркнул с явным удовлетворением. Он даже выпил со мной пива, чтобы скрепить договор.
Насчет зависти он был прав. Теперь я это усвоил. Я этим их всех разогнал: Шейлу, Фила, Чарли.
Детям, как я теперь понимал, пришлось уехать туда, куда я не мог за ними пробраться. А если и пробирался, то был вынужден играть по их правилам.
Я отправился за дочкой в джунгли. Почему бы не пойти за сыном в евангелическую церковь?
Не для того, чтобы вернуть его, – такая цель больше не стояла, а просто чтобы сказать: я здесь. С помощью Мика мне удалось выудить из него ответное обещание навещать нас раз в неделю.
Из аэропорта мы позвонили Шейле. Чарли и Фил разговаривали с ней по очереди. Потом и я поговорил немного. Мы говорили так, будто возвращаемся домой из отпуска.
– А ты? – спросила Шейла.
– Что я?
– Ты понимаешь?
– Да, понимаю. Нам нужно о многом поговорить, Шейла. Всем нам.
В воздухе, где-то между Бангкоком и Лондоном, пока Чарли спала рядом со мной, я тоже начал клевать носом. Мне снилось, что я плыву по зеленой реке на плоту, сделанном из частей нашего самолета.
39
Кажется, что это было совсем недавно. Цветок лотоса, распустившийся в свой срок под утренним солнцем. И жизнь, прожитая в другом воплощении.
Чарли дремлет, положив голову на мое плечо, рядом – плюшевый медвежонок. Ее волосы слегка колышатся от мягкого дуновения вентилятора. Одна рука лежит на коленях, другая закинута над головой, будто указывает вверх. Она снова приняла свою позу полета, ту, на которую я часами смотрел, когда она лежала в детской кроватке. На шее у нее висит амулет. Думаю, жертва Фила будет влиять на ее карму в большей степени, чем на его собственную.
Карма. Теперь я разговариваю как хиппи или как буддист? Я даже не знаю толком, что такое буддист, и вряд ли могу так себя называть. Меня не очень волнуют религиозные убеждения. Религия – это наркотик, такой же как виски или телек. Только цветом отличается.
Но я верю в духов и привидения. Потому что понял их суть. Они не с того света к нам приходят. Они живут среди нас, сидят у нас на плечах, на правой или левой руке. Мы их сами порождаем своими поступками. За мной постоянно бегал один мелкий дух. Разве что за рукав меня не тянул в тот день на маковом поле, пока я его не узнал. Этот дух пытался убедить меня, что я лишен сердца.
Фил сидит передо мной рядом с Миком. Я собираюсь сдержать слово и буду ходить в церковь каждое воскресенье целый год, несмотря ни на что. Даже если будет жутко. А конечно, будет неописуемо жутко. Но я буду ходить через эту жуть, потому что так я смогу вернуться к Филу, и если это каким-то образом облегчит его страдания, я не отступлю. Я даже свои чайные пакетики захвачу.
Ну а Мик, что мне о нем сказать? Человек, который пойдет с тобой в джунгли; человек, который в одночасье предоставит в твое распоряжение все свои средства. Перед ним я тоже испытываю трепет. Любой его поступок был совершенно безукоризнен. Великан, сражающийся на моей стороне. Но он изменился. В самолете я ни разу не заметил, чтобы он валял дурака или пукал. Изменение внешнее и, как я подозреваю, временное.
Я думаю о том, что сказала мне Чарли, и вижу, что желание Мика быть нужным мне ничем не отличается от моего желания быть нужным своим детям. Просто у него это лучше получается, чем у меня. Своими поступками он открыл для меня качества щедрости и доброты, об отсутствии которых в себе я до сих пор сожалею, – и подарил мне возможность называть его своим другом.
В следующий раз, когда у меня случится какая-нибудь беда, я скажу об этом ему первому.
Потому что я прошел долгий путь. Такой же, если не дольше, как любой из них. Все это время я думал о Чарли как о ребенке и никогда о ней как о женщине. И все это время я старался ее защитить, а в конечном счете Фил поплатился всем, чтобы защитить меня. Это довольно унизительно – понимать, как многому тебя могут научить собственные дети.
Я был самолюбивым мальчишкой, который корчил из себя мужчину. Я был слепым отцом и не чувствовал, как изменчивы желания близких мне людей. Ведь они росли. Тогда я не знал того, что знаю сейчас. Не знал, что отдавать следует все. Что сердце дано человеку для раздачи густой, искрящейся, золотистой любви детям и что никогда не следует спрашивать, в какую трубку они забивают твою любовь, под какой луной курят, что они вообще с ней делают.
Я помню, как родился Фил. В первые дни, когда я всюду с гордостью его показывал и придурковатая отцовская улыбка не сходила с моего лица, ко мне подошла язвительная старушка и сказала: «Однажды он разобьет вам сердце».
Разобьет сердце? Жаль, я не знал тогда того, что знаю сейчас. Дети разбивают сердца своих родителей ежедневно. Стоит тебе только взглянуть на них и твое сердце распадается на части. Они его разрывают. А затем собирают вновь жестом, улыбкой, взглядом лишь только для того, чтобы снова можно было его разбить. И все по пустякам.
Вот что значит быть отцом. Даю определение: отец – это человек с разбитым сердцем и порезанной рукой. И это абсолютно нормально.
