– Что такое? – спросила Марта. – Кэсси, в чем дело?
– Ничего, – ответила Кэсси.
Но Марту не так-то легко было сбить со следа. Она не собиралась отставать от Кэсси, как вдруг разразилась буря.
– Дай мне пальто! – завопила Аида, позвав пальцем Фрэнка. – Принеси мне мое пальто!
– Пусть сама возьмет, если ей нужно! – криком ответила Аиде Олив, уставившись на нее немигающим взглядом, но обращаясь к Фрэнку.
В комнате мгновенно воцарилось молчание, все повернулись к ссорящимся.
– Подай мне пальто! Я больше ни минуты не могу оставаться с этой тупицей надоедливой. Я ухожу!
– Фрэнк, стой! – надсадно вскрикнула Олив.
– Так, спокойно, – сказал Том.
– Спокойно? – выплюнула Аида. – Как можно оставаться спокойным, когда эта дурища психованная все время действует вам на нервы. Бока ей намять пора, вот что.
– Полегче, – вмешался Уильям. – Не трогай Олив. Сама ты, Аида, дура психованная.
– Дадут мне, наконец, пальто? Гордон, ты так и будешь сидеть и смотреть, как Уильям меня оскорбляет?
– И правда, Уильям, придержи-ка язык. – Гордон вдруг перестал заикаться и договорил фразу до конца.
– Это мне-то язык придержать? Ты слышал, как она Олив назвала? Ну, и что же ты мне сделаешь?
– Увидишь, – ответил Гордон
– Ну что вы как дети! – сказал Бернард.
– И что же я такое увижу? – Уильям перешел на крик. Кровь ударила ему в голову, глаза влажно заблестели. – Видели уже раз, как ты хоронился, когда люди во Франции воевали.
– Перестань, Уильям, – сказал Том.
– Прятался, прятался! В солдатики, блин, в ПВО играл – пересрался потому что! Ну, и что он сейчас сделает?
– Не прятался он, – попробовала вступиться Кэсси. – Я видела его ночью во время бомбежки.
Но ее никто не услышал – теперь кричали все. Марта постучала палкой по угольному ведру. Обычно при этом все утихомиривались, но сейчас шуму только прибавилось.
В суматохе Аида наконец надела пальто и вышла с Гордоном через черный ход, и никто не успел их остановить.
Помолчав, взрослые попытались понять, что произошло, а дети возились на полу с игрушками, делая вид, что не слушают. Эвелин утешала Олив, которая то и дело снова разражалась слезами, а Бернард и Том пробовали разговорить Уильяма, ушедшего в себя. Марта сидела в своем кресле и молчала. Такое на ее памяти бывало не раз – и когда дочери были еще маленькими, и потом. И в шесть лет, и в шестнадцать, и в шестьдесят люди бранятся все так же. Жаль только, что случилось это в такой день, но Марте вполне понятно было, почему они поссорились сейчас.
Кэсси не хотелось участвовать в начавшемся дознании, и она вышла в сад за домом выкурить сигарету. Из сада ей видны были три городских шпиля. Шпиль церкви Святого Михаила, на который она поднималась (или думала, что поднималась) в ночь бомбежек, был самым высоким. Она села на скамью, поставленную отцом много лет назад, и устремила взгляд на заросший сорняками сад. Вдруг откуда-то из коричневой земли, зеленой травы и далеких шпилей перед ней снова возник отец. Он ласково смотрел на нее, но на этот раз без улыбки. Печально покачал головой и исчез, и, хотя он уже много раз являлся ей, сейчас она вдруг расплакалась.
Вскоре из дома вышел Уильям и увидел в саду Кэсси.
– Подвинься чуть-чуть, – попросил он. Кэсси подвинулась. Поднося зажигалку к сигарете, он спросил:
– Кэсси, ты плачешь? Не надо. Все это так только. Я ведь не думаю того, что наговорил. Хочу извиниться.
– Я не об этом, – сказала Кэсси.
– А о чем же?
– О папе. Он был такой грустный. Он всегда такой печальный. И сейчас ему, наверное, грустно.
Уильям надул щеки и потянул пальцами брюки на коленях. Говоря с Кэсси, всегда нужно напрягать мозги.
– По-моему, дед не так уж и грустил, насколько я помню.
– Уильям, ты счастлив?
– Господи, Кэсси, чего это ты?
– Счастлив или нет?
– Нет. Правда, в последнее время я думаю про это. И прихожу к выводу – ну и что, что нет счастья? Я все больше думаю: а может быть, и не нужно в этой жизни все время быть счастливым.
– Что же тогда нужно?
Уильям едва заметно улыбнулся:
– До этого я еще не додумался. И в этом тоже ничего страшного, правда?
– Ну да. Уильям, что ты там такое говорил про Гордона? Во время войны. Это все не так. Я его видела в ту ночь, когда бомбили. Видела, чем он занимался.
Уильям потушил сигарету.
– Лишнего сказал. Хреново мне в последнее время. Извинюсь перед ним, как увижу. Ну что, пойдем в дом?
Кэсси поднялась и пошла за Уильямом, но перед дверью оглянулась – нет ли отца. Его и след простыл.
Эвелин и Ина собирались уходить. Олив расставляла посуду, Юна и Том одевали близнецов.
– Вот так вернулись домой, – сказала Марте Бити.
– Главное – вы снова с нами, – ответила Марта. – А потом, одни возвращаются, другие встречают – им ведь тоже себя показать надо.
28
Фрэнк и Кэсси остались у Марты. Бити и Бернард тоже пожили у нее пару месяцев, но перед Рождеством решили снять квартиру в переулке Пейнз-лейн, ближе к городу. Оба нашли преподавательскую работу в Союзе образования рабочих – считали, что должны отработать предоставленные им возможности. И хотя они не стали бы направлять своих воспитанников в Рэвенскрейг, оба верили в то, что пролетариату нужно образование. В конце концов, кто-то должен возглавить неизбежную революцию, которая последует за крахом капитализма.
Но в Ковентри до конца капитализма было еще далеко. Послевоенные фабрики перековывали мечи и копья не на орала и серпы, а на гражданские самолеты и «седаны» восьмой серии. Восстановление шло полным ходом, хотя и не всегда так, как задумал главный архитектор.
– Это неправильно, – говорил Бернард. – Они его совсем не слушают.
Они стояли в недавно построенном торговом районе в центре города и дрожали в зимних пальто. Здесь было найдено компромиссное решение задуманной пешеходной зеленой зоны с магазинами, и на Смитфорд-стрит, там, где автомобильное движение планировалось запретить, проложили новую дорогу.
– Не надо нам было отсюда уезжать, – с горечью сказала Бита. – Нужно было остаться, пройти в Совет и драться до последней капли крови. Зря только время потеряли на дурацкие игры в этом Рэвенскрейге.
– Мы с тобой вряд ли погоду сделали бы, – грустно сказал Бернард. – Сдается мне, кое-кто набил себе кошелек.
– А кое-кто получил на лапу, – добавила Бити.
