Молния опасна, она ежегодно убивает сотни людей, разрушает здания, порождает лесные пожары.
Она также обогащает землю азотом, который выделяется из атмосферы и впоследствии попадает в почву с дождями. Кроме того, гроза приносит с собой характерный запах озона.
48
Следующее утро, новый звук, отдаленное постукивание. Это шум кукурузоуборочного комбайна, медленно, но неуклонно ползущего по обширному полю. Шум рождается где-то в невидимой дали, но свежий порывистый ветер приносит его в дом, приносит вместе с пылью, раздражающей ноздри, вместе с ароматом винограда, забродившего еще на лозе, вместе с пьянящим запахом слив, растущих за домом. Работа начинается рано утром, потом резко прекращается на длинный обеденный перерыв и возобновляется еще часа на два. Однообразный грохот комбайна – назойливый поначалу – вскоре перестает осознаваться и присоединяется к гулу миллиона насекомых, тоже трудящихся на полях.
Затем начинается гроза. Она стремительно накатывает с северо-запада, как будто долго и терпеливо ждала своей минуты и вот теперь устремляется вниз с распростертыми крыльями. Плотные облака цвета баклажана отбрасывают на землю зловещие тени. Комбайн с пыхтением останавливается за несколько минут до того, как упала первая большая капля, предвещающая настоящий ливень. Потом приходит молния.
Из дома можно наблюдать за молниями во всей долине. Сначала они возвещают о себе на бессловесном языке силы – потрескиванием без грома. Ближним вспышкам текучего, подвижного света вторят сполохи вдали, словно рефрен, откликающийся отовсюду на главную мелодию. Затем слышится гром, но совсем беспорядочный, никак не связанный с ветвящимися выбросами энергии. Иногда кажется, что разряд происходит не из тучи в землю, а из земли в тучу, как будто на небосклоне образовалось силовое поле, грозящее в любой миг разорвать пелену видимой материальной плоскости и открыть дверь в иной мир. Расколотые, воспроизводящие самих себя, блистающие лохмотья белого света похожи на таинственных духов, на призрачные существа. Нельзя, глядя на них, не думать о цели их пришествия, не разгадывать их послания, не считать их нескончаемый поток священными письменами, что стекают с острого пера всемогущей воли.
– Мэтт, сядь! – в четвертый или пятый раз кричит Джеймс. – Ты всех нервируешь!
Мэтт расхаживает по дому. Пока снаружи змеятся молнии, он бродит из гостиной на кухню, из кухни в гостиную, вверх по лестнице, вниз по лестнице и снова на кухню. Он резко садится и неожиданно вскакивает. Сабина долго не закрывает дверь: она следит за молниями, наслаждается свежим запахом дождя, вдыхает недолговечные испарения. Рейчел, которая тоже слегка побаивается грозы, сидит за пианино и успокаивает себя ноктюрнами. Джеймс играет сам с собой в триктрак, шумно бросая кости и высчитывая ходы на геометрически правильном игровом поле. Стул напротив него отодвинут от стола, как будто в ожидании второго игрока.
– Чего ты боишься? – спрашивает Джеймс. – Сядь ты, бога ради.
Но Мэтт не может сесть. Он снова поднимается наверх, хватается за ручку двери, ведущей в его комнату, и вновь находит ее запертой.
– Крисси, – жалобно шепчет он, – Крисси!
Но Крисси не отвечает. Слышится раскат грома, напоминающий по силе пушечный выстрел, и Мэтт бросается вниз, где в компании пытается обрести призрачное спокойствие. Снова сверкает молния и сразу за ней – удары грома, сотрясающие дом; на сей раз Мэтт прячется в ванной, а когда начинается мучительная рвота, спускает воду, чтобы заглушить этот постыдный звук.
В восприятии Мэтта гром обладает какой-то жуткой анатомией. В голове грома рождается устрашающий звук расщепления, словно при этом иссиня-черный небосклон выворачивается наизнанку; затем главное тело, туловище – вместилище толчка, потрясения, – обрушивается на их головы, стучится в двери мироздания; за ним следует хвост, похожий на жуткий хруст или всплеск, словно что-то разлетается на куски; и наконец грязный след, зловонный ветер, стремящийся заполнить собой пустоту, оставшуюся после взмахов неведомых крыльев. Мэтт сжавшись сидит на унитазе в запертой ванной, потеет, дрожит, обхватив себя за плечи, шепчет имя Крисси.
Пока гроза проходит по небу, Сабина находит возможность наедине поговорить с Джеймсом.
– Я должна тебе кое-что сказать.
– Да? – Джеймс отрывает взгляд от игровой доски.
– Я хочу, чтобы мы вернулись во Францию. Хочу здесь жить. И хочу воспитывать девочек здесь. Во Франции другие понятия о жизни.
– Не болтай вздор.
– Это не вздор. Это то, чего я хочу.
– Думаешь, я найду во Франции работу в сфере рекламы? Ты живешь в каком-то воображаемом мире.
– На самом деле, Джеймс, мне все равно, что ты скажешь. Я намереваюсь воспитывать девочек „ здесь.
– Только через мой труп.
– Но это совершенно необходимо именно сейчас. Я долго об этом думала.
– Что ж, – говорит Джеймс, бросая кости на игровое поле. – Тебе придется подумать еще.
Тем временем Джесси и Бет удрали в сарай, где и сидят теперь на переднем сиденье папиного «мерседеса». Джесси тайком наблюдает за сестрой. Бет выглядит немного сонной, что, возможно, явилось следствием супа с риталином. Двери сарая широко раскрыты; Джесси наблюдает за грозой и в то же время показывает Бет, что можно сделать с иглой и бутылочкой синих чернил. Она горит желанием продемонстрировать младшей сестренке, как легко проколоть кожу иголкой и нарисовать на руке татуировку и как она создает изображение ангела из простых треугольников. Снаружи над сараем сверкают и мечутся молнии, гром грозится снести крышу.
– Бет, хочешь себе такую же? Хочешь себе татуировку?
И Бет говорит, что хочет, только иголка больно колется; на всякий случай она отодвигается. Джесси смеется и на другой руке начинает рисовать изломанные зигзаги молний позади крыльев ангела…
А наверху, перед зеркалом в своей комнате, Крисси накладывает макияж: пудрит щеки, обводит овалы глаз тонкими черными линиями, тщательно обрисовывает красивые, сочные, пунцовые губы. Тем временем гремит гром и полыхают, мерцая, молнии, которые безумной чередой заполняют зеркало, воспроизводя силуэт плеч Дурной Сестры; образуют дуги в черных безднах – в зрачках ее темных глаз; и каждая вспышка света срывает еще один клочок зеркального серебра, отбрасывает прочь еще один год, и еще один коротенький мостик перебрасывается между Крисси и ее длинной готической историей, пока наконец в зеркале не появляется темный ветвящийся росчерк самой молнии, который становится все шире и шире, пока ангел/демон ее истории не будет готов шагнуть из зеркала, пройти через стекло и со вздохом, слышным даже во время грозы, принять обличье Крисси.
Гроза бушует дольше часа. Потом она прекращается, и тучи улетают прочь. Воздушные посетители уходят, оставляя зеленую, искрящуюся землю, насыщенную испарениями, разбуженную, но не удовлетворенную. Этого недостаточно. Земля жаждет еще: ей мало просто смотреть на проходящие мимо небесные армии. Она жаждет, чтобы ее изнасиловали.
