— Я еще точно не знаю. Король предполагает назначить отъезд в Швецию десятого или двенадцатого июля, но еще ничего не ясно. Конечно, « времени уже осталось мало, тем более что сейчас дни очень заняты, время проходит быстро. Мы купаемся в празднествах, в удовольствиях, во всяких развлечениях. Густав Третий в восторге от всего этого. Но меня это немного раздражает.
Я не понимаю, почему он продолжает принимать приглашения в парижские салоны.
— Конечно, ведь более приятно проводить время в салонах Версаля! — заключил спокойным тоном Жиль. — Ну что же, мой друг, оставляю тебя с твоими удовольствиями. А я иду готовиться к переезду.
Аксель обнял друга с прежней теплотой.
— Не забывай то, что я тебе сказал: ты самый счастливый человек. Ты часто будешь бывать там.
Решительно, это было какое-то наваждение, болезнь. И определить ее диагноз не представляло особого труда для Турнемина: этот несчастный был самым безнадежным образом влюблен в королеву, и это оборачивалось постоянной навязчивой идеей. Но в свете того, что он увидел во время театрального представления, это зло, которое до сих пор он считал невинным, обретало уже беспокойные цвета. Влюбленный в королеву Ферсен, этот безобидный ласковый мечтатель, становился опасным человеком для королевства… и для короля.
Белые силуэты приглашенных плыли сейчас по саду, чудесным образом иллюминированному скрытыми лампионами, свет от которых был так легок и нежен, что каждая женщина, каждый мужчина казались порхающими по аллеям подобно сверкающим призракам.
Около водяного каскада на огромных полотнах, расписанных темперой, были изображены трава, скалы, кустарники, фантастические цветы, а позади Храма Любви только что засверкал пламенем большой костер, отбрасывая в темень ночи блеск золотой зари.
Кто-то своей крепкой рукой схватил Жиля за руку, послышался радостный голос:
— Ну что, мечтаем под звездами, вместо того чтобы идти со всеми на ужин. А? Не хотите есть?
Отрешившись от своих мечтаний, заставивших его погрустнеть на какое-то время. Жиль де Турнемин радостно воскликнул, узнав веселого виконта де Ноайля, одного из самых первых компаньонов его приключений и одного из самых дорогих ему людей. Это он принял самое активное участие в его судьбе. Это он сделал все, чтобы Рошамбо взял его к себе секретарем.
— Нет, не хочу. Извините меня, виконт, но здесь все так для меня ново, мне, такому дикарю, надо ко всему привыкнуть.
— Ну что вы! Вы здесь так же у себя, как и мы.
Здесь много американских друзей.
— Но не все. Я не видел ни генерала Лафайета, ни Лозена.
Ноайль сделал недовольную гримасу, тщательно поправляя восхитительный галстук из месалинских кружев.
— У вас гениальная способность сыпать соль на рану, затрагивать больное место. Действительно, нет ни того ни другого. Лафайет, этот герой Парижа, слишком часто посещает монсеньера герцога Орлеанского, и поэтому его недолюбливают в Версале и не переносят люди из Пале-Рояля.
Кроме того, он снова отправился в Америку. А что до Лозена, то он в немилости.
— Да?! И почему же?
— Якобы он излишне настойчиво ухаживал за королевой. И к тому же, он уверяет, что побуждался к этому самым энергичным образом. Но говорят, что дело приняло плохой оборот. Наш король запретил ему бывать в Версале.
— '; — Ухаживал за королевой! Как за простой фрейлиной из ее свиты! — ошеломленно пробормотал Жиль. — Что он, с ума сошел?
Ноайль пожал плечами.
— Ну-ну, шевалье. Каким бы вы ни были дикарем, но не говорите мне, что вы совершенно ничего не знаете о слишком часто расползающихся слухах, об увлечениях нашей повелительницы. Ей уже приписывали, я сказал приписывали, я стараюсь быть объективным, столько любовников: Куаньи, Водрей, Безенваль, что Лозен мог чувствовать себя слегка приободренным. Он же имеет такой успех у женщин!
— Я никогда не привыкну рассматривать королеву как женщину! — холодно отрезал Жиль. — И меня удивляет…
— Хватит вам произносить громкие речи и играть в пуританина, проклятый бретонец. Возможно, что здесь все выдумка, но… вы что, действительно ослепли и не замечаете, что наш дорогой романтический Ферсен истинный герой этого празднества? Ну что, действительно вы не хотите поужинать со мной?
— Я совсем не хочу есть, друг мой. Эти сады так прекрасны, так для меня новы. Я хочу воспользоваться минутным одиночеством. Поужинайте за двоих.
— Будьте уверены, я так и сделаю. У меня сейчас такой аппетит, что я могу съесть целого теленка, двух баранов, несколько пулярок и много-много десерта!
И Ноайль повернулся на своих красных каблуках и ушел к гостям, отправляющимся на ужин, накрытый в различных павильонах парка.
Эти павильоны издалека походили на огромные белые фонари, и оттуда на фоне нежной музыки доносились смех, неразборчивые отзвуки разговоров. Жиль отвернулся и пошел в другую сторону. Он действительно хотел побыть один в этом английском саду, который казался вышедшим из волшебной сказки, а сейчас на какое-то мгновение принадлежал только ему.
Чтобы полнее насладиться покоем и не слышать даже шороха своих собственных шагов на песке дорожек, он прошел вглубь и прислонился к дереву на берегу Малого озера. Он долго стоял в тишине не шевелясь, вдыхал свежий ночной воздух, ощущая запах и роз и лип. Шумы праздника доходили до него лишь издалека. Он забылся, потерял ощущение времени и даже своего собственного «я», наслаждаясь моментом наивысшей прелести, отвлекшись и от нахлынувших на него мрачных мыслей.
Легкие осторожные шаги вырвали его из этого летаргического оцепенения, он встрепенулся, готовый выйти из-за дерева, поскольку увидел, что приближающийся прохожий вовсе не пытался прятаться. Шаги были быстрыми, но решительными, шаги человека, куда-то быстро направляющегося. Жиль, не успев выйти из-за своего укрытия, теперь постарался скрыться поглубже, потому что из-за освещенного тиса показался огромный белый шар платья, а сверху другой снежно-белый шар. Это была огромнейших размеров прическа дамы, бежавшей вдоль аллеи и придерживавшей обеими руками пышную юбку, прикрывавшую в таком грациозном балете прелестные ножки, обутые в светлые шелковые туфельки.
Полагая, что эта молодая женщина отправляется, вероятно, на галантное свидание в неосвещенную часть парка и не желая быть нескромным. Жиль скрылся за своим деревом, а дама прошла так близко от него, что обдала его волной духов и легким шуршанием шелка.
Когда же ночная беглянка вошла в полосу света, излучаемого одним из кокетливых лампионов, Жиль, судорожно уцепившийся обеими руками за скрывавшее его дерево, должен был призвать на помощь все свое хладнокровие, чтобы не вскрикнуть от удивления и радости: под высокой напудренной прической, украшенной ниткой жемчуга и победным белым страусиным пером, он узрел лицо Жюдит.
