— Ну а при чем здесь граф Прованский?
— Очень просто. Это человек лживый и скрытный. И если я правильно угадал, вы его не любите.
Жиль рассмеялся.
— Винклерид, мой хороший товарищ, у меня сложилось впечатление, что мы станем большими друзьями. Я уже многим вам обязан.
— Ничем. Вы возвращаетесь со мной в Версаль?
— Не сегодня. У меня еще дела в Париже, именно сегодня вечером.
— Тогда я вас оставляю. А где вы живете в Версале?
Турнемин объяснил ему, что временно он поселен в гостиницу гвардии, но поручил своему слуге подыскать подходящее жилье, которое соответствовало бы его положению в свете и его скромному жалованью.
— У меня есть как раз то, что вам надо, я так думаю. Как раз напротив меня есть приятный особнячок, а в нем есть свободная квартира. Если вы хотите, я займусь этим.
— С радостью. Мы будем соседями. Я вам еще раз обязан.
Вынув из кармана маленький блокнотик, барон написал несколько строк, вырвал листок и протянул его Жилю. Тот прочитал: «Особняк Маржон, улица Ноай в Пти-Монтрей». Хоть у барона и было плохое произношение, но писал он хорошо.
— Вы пригласите меня на обед! — сказал он с приятной улыбкой.
— Хорошо! Обещаю вам креветок!
Швейцарец и бретонец по-английски обменялись рукопожатием и расстались. Первый направился к бульвару Сен-Мартен, а второй поехал по улице Вандом, чтобы выехать на улицу Нев-Сен-Жиль в Маре, где жила графиня де Ла Мотт-Валуа, осмелившаяся так походить на Жюдит.
Это была узкая улочка, плохо вымощенная, но спокойная и пустынная. На углу стояла статуя Святого Жиля, что могло стать добрым предзнаменованием для молодого человека. Три или четыре особняка с массивными дверьми, возвышавшиеся позади стены монастыря Миним, лавочка сапожника — вот все, из чего состояла эта короткая улочка, выходящая на засаженный деревьями бульвар на месте бывших укреплений короля Людовика XIII.
Медленным шагом проехал Жиль вдоль этой улицы, нашел дом под номером десять, высокий, приятный, скорее буржуазного, нежели аристократического вида. В высоких его окнах он смог разглядеть большие голубого шелка шторы и отражение хрустальной люстры в зеркале.
Всадник едва проехал мимо дома, когда с противоположной стороны подъехал наемный экипаж и остановился именно у этого дома. Молодой человек повернулся в седле с безразличным видом юноши в поисках удачи и увидел прелестную ножку в шелковых туфельках цвета «блошиного животика», затем щиколотку, обтянутую ажурным чулком, затем подол платья цвета пармских фиалок. Наконец из экипажа вышла элегантная молодая женщина в экстравагантной шляпе, в которой он без труда узнал лже-Жюдит.
При свете дня и без парика схожести было значительно меньше. Он почувствовал некоторое удовлетворение тем, что прелести его возлюбленной ни с чем не находили сходства. Ее роскошная рыжая шевелюра придавала Жюдит тот блеск, которого вовсе не было у этой женщины. Кроме того, у графини были голубые глаза, а у Жюдит они были черными с алмазными проблесками. А затем…
В то время как он составлял перечень различий, графиня заплатила кучеру и хотела уже войти в дом, но, заметив статного всадника, который как бы с сожалением удалялся, она одарила его улыбкой, которая легко бы могла быть понятой как приглашение.
«Не знаю, действительно ли она имеет право называться Валуа, — подумал молодой человек, слегка шокированный, — но уж очень у нее странные для светской дамы манеры.»
У него появилось желание заговорить с ней, но, подумав, что будет лучше не входить так быстро с ней в контакт, он удовольствовался на этот раз тем, что снял шляпу и, улыбкой отблагодарив, проследовал дальше. Дама вошла в дом.
Он не отъехал далеко. Немного не доходя до Бульвара, улица Сен-Жиль раздваивалась, образуя вторую маленькую улочку, тоже выходившую на Бульвар. Он спешился там, привязал Мерлина и остался наблюдать, решив присмотреть некоторое время за домом.
Довольно долго ничего не происходило: вышел мальчонка, подпрыгивая на одной ноге, пробежал мимо Жиля, бросив ему на ходу:
— Хорошее местечко для подкарауливания.
Здесь много хороших девчонок.
— И мальчишек, которые суют свой нос не в свое дело, тоже хватает. Беги отсюда, если не хочешь, чтобы я дал тебе хорошего пинка.
— Я просто так сказал. Приятного вечера, офицер!
Также Жиль увидел, как прошла старая женщина с требником, в черной вуали. Она украдкой посмотрела на него и пошла своей дорогой. Он уже подумал, что напрасно теряет время и рискует быть замеченным, и хотел уже сесть в седло, как послышался звук приближающегося экипажа со стороны Бульвара. Экипаж остановился перед домом за номером десять.
На этот раз это был черный элегантный экипаж с розой, нарисованной на дверке. Тонкие высокие колеса были выкрашены в красный цвет, сиденье кучера украшено черным бархатом. Словом, настоящий экипаж знатного господина. Из него вышел человек лет сорока, со смугловатым лицом, толстой шеей, широким носом, черными навыкате глазами. Пронзительный их взгляд не мог остаться незамеченным. Несмотря на летний зной, он был плотно закутан в широкую черную накидку, большая треугольная шляпа с красным пером была надвинута на самые брови.
Сойдя на землю, он бросил накидку на руку, чтобы подать руку женщине в белом платье. Она выпорхнула из кареты, оттолкнула поданную ей руку со звонким смехом.
— Я еще не слишком стара, чтобы помогать мне при выходе из кареты, друг мой. Оставьте это почтенным матронам.
При звуке ее голоса Жиль вздрогнул и едва сдержал крик. Из-под большого платка белого муслина, покрывавшего девичью грудь, и соломенной шляпы, украшенной зелеными цветами, он увидел знакомый водопад пылающих кудрей, сверканье темных глаз, нежный профиль, сияние улыбки. В подлинности этого он уже не мог сомневаться. Это была Жюдит. Сама Жюдит, сопровождаемая незнакомцем, своей танцующей походкой входила в дом заговорщицы.
Небо над ним разверзлось. Сердце бешено билось в груди, подобно барабану, зовущему в атаку. Он почувствовал, что его охватывает умиленное состояние радостного покоя, близкое к тому, которое он чувствовал тогда в парке Трианона.
Но на этот раз это чувство было более чистым, более свежим. Теперь оно было окрашено в светлые тона уверенности. В следующее мгновение ему надо было сделать дикое усилие над собой, чтобы подавить желание броситься вперед, к ней. Если бы он не овладел собой, он бы ринулся на штурм этого дома, чтобы найти ту единственную в мире, которую он любил больше всего, ту, которая была, есть и всегда будет тайной вдохновительницей всех его трудов, их конечной целью, его наградой, если это будет угодно Богу. Целью, к которой всегда надо стремиться и достигнуть, наградой, которая вечно ускользает. Ведь Жюдит принадлежала к той породе женщин, которых можно сохранить лишь при условии, что их будут постоянно завоевывать, все время заслуживать их нежность и восхищение.
