— Она пребывала в нищете?
— В совершенной нищете. Когда-то ее с сестрой приютила превосходная маркиза де Буленвилье, супруга прево Парижа, ныне покойная. Она позаботилась об их воспитании. Жанна вышла замуж за графа де Ла Мотт, милого жандарма, веселого, но без состояния. Семье поначалу было довольно трудно сводить концы с концами, но они были молоды и милы. Они сумели подружиться сначала с кардиналом Луи де Роганом, и он им очень помог. Я и сам делал, что мог. Но совершенно очевидно, что только безграничная благосклонность и протекция Ее Величества королевы сделала то, чем они сейчас владеют.
— Так, стало быть, их положение улучшилось?
— Очень! Особенно в последнее время. Муж стал служить в гвардии графа д'Артуа, а брат Жанны…
— Жанны?
— Ну графини же! В самом деле вы ее не знаете?
— Совсем не знаю, — ответил искренне Жиль. — Я немного слышал о графине, но никогда с ней самой не разговаривал.
— Странно. Она выразила свое настоятельное пожелание видеть вас у себя. Конечно, вы принадлежите к блестящей когорте героев Америки и особенно окружены ореолом легенд, которые совсем вскружили голову романтическим особам. Госпожа де Ла Мотт, конечно же, слышала в Салонах разговоры о вас и поэтому пожелала вас видеть, тем более что о вас говорят, что вы какой-то дикий.
— А как она узнала, что мы с вами знакомы?
— Мне кажется, я тому виной. Я часто бываю у нее, мне у нее нравится, и, наверное, я сказал, что знаю вас. Вы на меня за это не сердитесь?
— Никоим образом! Всегда приятно встретить хороших людей.
— И очень милых дам! Вы увидите, она неотразима! Грация, очарование! С ней живет также ее сестра, но та гораздо менее мила. А это очень хорошая семья! Брат Жанны, кавалер ордена Святого Людовика, он служит на флоте. Он командир фрегата, а…
Жан-Жак Лекульте был очень хорошим человеком, но он был ужасно болтлив, что для денежного туза было определенным недостатком. Когда он заводился, ничего нельзя было поделать, и погруженный в свои мысли Жиль слушал его панегирики в честь Сен-Реми де Валуа и в честь других членов семьи де Ла Мотт… Странно было то, что едва вернувшись в Париж, — она ведь определенно жила в Париже недавно, — эта женщина пожелала видеть его у себя. Конечно, она написала то письмо на розовой бумаге, о котором он уже было подумал, что оно пришло от Калиостро.
Конечно же, эта женщина знала Жюдит, даже, может быть, была ее подругой, и, кроме этого врача-итальянца, были только она и мадам Бальби, только они могли что-нибудь знать о ней.
Главное было — узнать о ней хоть что-нибудь.
Склонившись над ручкой в перчатке, унизанной перстнями, протянутой ему на пороге элегантного салона, отделанного голубым сукном. Жиль с удивлением поймал себя на мысли, что ее красота оправдывала вдохновенные речи Лекульте.
При золотом освещении множества розовых свечей сходство с Жюдит было уже менее выражено. Она была старше, в лице ее была какая-то мягкость, несвойственная юным девушкам. Манера гордо и вызывающе держать голову тоже была не такая, как у мадемуазель де Сен-Мелэн, не было и того алмазного сверкания во взоре. У госпожи де Ла Мотт были голубые глаза, полные кокетства, ложной невинности, произведшие неприятное впечатление на Жиля. Но он нашел безупречной ее полуоткрытую грудь под пенистыми черными кружевами глубокого квадратного декольте. На груди сверкало великолепное золотое колье с топазами. Ансамбль составляли серьги и браслеты, игравшие на молодой женской коже.
— Господин Лекульте де ла Норей заслуживает горячей благодарности за то, что заставил вас решиться приехать к нам. Говорят, что такую честь вы оказываете не очень часто.
— Вы слишком добры, сударыня, расценивая визит простого офицера гвардии как привилегию.
Вы могли бы пригласить меня лично. Разве можно отказывать столь очаровательной даме.
— Правда? Это мы еще увидим. Идемте, я представлю вас.
Она взяла его под руку и проскользнула вместе с ним в глубину ярко освещенного салона, наполненного людьми, одетыми в шелка, бархаты.
Мужчины были в большинстве. В большом зеркале над камином Жиль увидел приближающуюся пару. Это был он сам и графиня де Ла Мотт.
Он, в голубом с серебром, она, черно-золотая, с напудренной головой, почти склоненной к его широкому плечу. Бросился в глаза контраст между его напряженно застывшим загорелым лицом и белизной парика. Он заставил себя улыбнуться, чтобы никто из окружающих не заметил его беспокойства. Инстинктивное беспокойство овладело им, особенно тогда, когда рука Жанны опустилась на рукав его мундира.
Его представили мадемуазель де Сен-Реми де Валуа, сестре хозяйки дома, толстой, бледной девице, в которой не было ничего от пикантности ее сестры. Но около нее постоянно находился очень красивый молодой человек с загадочным взглядом зеленых глаз, в поношенной форме офицера.
Он был представлен, как «виконт Поль де Баррас, милый провансалец, милый кавалер нашей дорогой Марии Анны».
Вокруг столов в салоне восседал десяток человек. Большой, за которым молчаливый банкир раскладывал карты и жетоны фараона, и другие малые столы, за которыми играли в вист, в желтого карлика, кто во что пожелает. Кроме графини и ее сестры присутствовала еще одна женщина.
Это была сухая старая дева в каком-то фантастическом чепце с лентами огненного цвета, она сама представилась как мадемуазель Кольсон, чтица мадам, когда ей это угодно, и ее кузина по развлечениям.
Мужчины же принадлежали к миру финансовой центральной администрации. Кроме сразу отмеченного Турнемином слишком улыбчивого хвастливого интенданта провинции Шампань Руйе д'Орфея, там были неисправимый игрок граф де Сессевал, главный сборщик налогов Дорси, аббат де Кальбрис, советник парламента Ламурье.
Был даже вояка, но не геройский, граф д'Эстен, на которого шевалье смотрел несколько ошеломленно: каким образом этот генерал, внезапно в силу изданного декрета сделавшийся адмиралом, герой битвы под Гренадой, очутился здесь?
Голос Жанны, приобретший новые ласкающие нотки, прервавший его размышления, проворковал:
— А вот наш дорогой друг шевалье Рето де Виллетт, талантливый писатель и превосходный поэт.
Перед Жилем предстал склонившийся перед ним в церемонном приветствии денди-секретарь в удивительном голубом фраке с тончайшей работы золотыми пуговицами. Увидев его совсем близко, он мог констатировать, что тот был примерно одного с ним телосложения и что у этого поэта были мощные руки грузчика.
«Какая это была бы находка для галер», — подумал Жиль.
Последним персонажем этого странного общества был монах. Его сутана странно смотрелась в этом блестящем салоне, подобно невинной девице в доме свиданий, но, несмотря ни на что, отец Лот чувствовал себя здесь удивительно хорошо среди этих игроков. Он отрекомендовал себя как «друг семьи и исповедник графини Жанны».
