На столе лежит мой наладонник. Тоже маленький, но я им уже пользовался и на уроках, для домашних заданий, и в нем тонны всяких программ. Наверняка найдется и для этого. Эх, почему мама не разрешила мне завести комп?! Типа она не хотела, чтобы дома был Интернет. Там, типа, «одно вранье». Теперь-то мне ясно: она прятала от меня правду, и все тут. Если бы я узнал про нее и про папу, то задавал бы слишком много лишних вопросов. Если бы да кабы… Теперь-то чего париться?
Беру наладонник, включаю, иду и ложусь на кровать, обложившись подушками. Загорается приветствие: «Адам, добро пожаловать в сеть „Форест-Грин". У тебя четыре невыполненных задания. Подробности и сроки…» Жму «Пропустить» и роюсь в программах. Функций — прорва, в том числе базы данных. Наверняка то, что нужно. Но не проверишь — не узнаешь.
Если чуть-чуть набить руку — раз плюнуть. Сначала создаешь такую большую таблицу с кучей столбцов. Надо только сделать так, чтобы искать можно было по любой категории и сортировать данные в любом порядке. Начинаю вбивать цифры из записной книжки. И тут я останавливаюсь.
«Адам, добро пожаловать в сеть „Форест-Грин"».
Я же в школьной сети — так, значит, все, что я тут делаю, могут подсмотреть?! Так и слышу мамин голос: «Никому не говори. Ни одной живой душе. Никогда».
Блин!
«Сохранить изменения в документе? Да. Нет».
Нет.
«Вы уверены, что хотите уничтожить эту базу данных? Да. Нет».
Да. Ввод.
Все, стер.
Выключаю наладонник и швыряю в дальний угол кровати. Чертова хреновина. В школе только и добиваются, чтобы мы все торчали в Сети, так легче держать нас под колпаком. Правильно мама говорила: лучше не иметь с этим всем ничего общего. Но насчет базы данных — это правильная мысль, я уверен.
На столе напротив меня стоит ноутбук. Настоящее ретро, наверное, папин. Интересно, может ли работать комп, которому уже шестнадцать лет? Слезаю с кровати, топаю туда, вытираю пыль с крышки рукавом, открываю ноутбук и нажимаю «Пуск».
Последним, кто нажимал эту кнопку, был папа. Бабуля называла его Терри. Мама называла его Жук. Когда он делал это в последний раз, ему было пятнадцать. Интересно, они с мамой тогда же познакомились? Может, она тоже тут была — рядом с ним, в этой комнате.
Экран загорается, из колонок, которые стоят на столе по обе стороны от ноутбука, орет музыка.
«Ты не один, я здесь, с тобой…»
Высокий пронзительный голос, от которого мурашки бегут по коже. Майкл Джексон. Он умер в том же году, когда и папа. Неужели папа это слушал — в последний раз, когда был здесь? Я то думал, он был крутой, мой папа, настоящий рокер. А тут такая слезливая попса… прямо пробирает. Закрываю глаза и слушаю песню до конца. Какой была бы моя жизнь, если бы он был здесь? Вот если бы тут был он, или мама, или кто угодно…
Ужасно трудно одному.
Сара
В комнате кто-то есть. Стоит на коленях у моего матраса… треплет меня за плечо. Это он! Он здесь! Нет уж, хватит!
Выбрасываю руку из-под одеяла — кулак врезается ему в подбородок.
— Ой! Ты чего?!
Не тот голос. Моложе и выше. Знакомый.
— Сара, Сара, это я, это Винни!
Я не дома — постель на полу, окно с другой стороны. Тут я вспоминаю, как Винни вел меня какими-то проулками к себе, в этот заброшенный дом, по лестнице на самый верх. Показал мне эту комнату — матрас на полу и больше ничего — и сказал: «Вот, это твоя, если хочешь». Я оглядела ее — дощатый пол, окно завешено простыней — и, несмотря ни на что, страшно обрадовалась. Моя комната, моя территория, мое жилище.
— Винни! — говорю. — Ты что здесь делаешь?
— Ты тут орала как резаная. Думал, тебя убивают.
Глаза привыкают к свету — неяркому желтому свету уличного фонаря, который сочится в щели по краям простыни-занавески. Сажусь. Винни поднимается с колен и тоже садится, привалясь спиной к стене у постели.
— Так чего, все нормально? — спрашивает он.
— Снилась какая-то жуть, — говорю. — Я тебя разбудила, извини.
— Да ничего, — говорит он. — Я-то не спал, просто остальные… а что приснилось-то?
— Пожар, — говорю.
— Геенна огненная? — вдруг спрашивает он.
— Чего?!
— Ну, не знаю, подумал — раз пожар, значит, огонь, раз огонь — значит, ад…
— В общем, да, только это было не в аду, а здесь.
— Здесь?
— В Лондоне. Город горит, кругом пожар, а тут я с ребенком…
— Ужас.
— Угу… и был еще кто-то. Он взял ее… ну, ребенка… у меня. И унес в огонь.
— Блин.
Мы сидим и молчим. Я еще в той фазе — полусон-полуявь, — когда не поймешь, что приснилось, а что было на самом деле.
— Я его знаю, — говорю. — Тот дьявол, который взял ребенка. Он есть на самом деле.
— Вот черт.
Винни подползает поближе и обнимает меня за плечи. Я, конечно, думаю: «Ну вот, этого-то ему и нужно. Бесплатно? Ага, щас, платить всегда приходится». Наверное, я напряглась или поежилась, потому что он убирает руку.
— Да ладно тебе, — говорит он. — Ничего такт о.
— Тогда почему ты пустил меня жить? Мне с тобой не расплатиться.
Он вздыхает — длинный-длинный выдох в тихой теплой комнате, — и мне приходит в голову, что это он выгадывает время, придумывает, как бы половчее ответить. Но когда он подает голос, становится ясно, что я ошиблась. Он даже не глядит на меня — смотрит прямо перед собой.
— У меня была сестренка, — говорит он. — Несколько лет назад она залетела, ну, как ты, тоже сбежала из дому. Пошла к врачу, а там ее послали. Теперь всех посылают, закон такой. Если только что-то с ребенком не в порядке, тогда да. А если девчонка влипла и помочь некому, так на это всем плевать. И если в петлю лезть готова, как Шелли. Ну, и она пошла и сделала нелегальный аборт и через несколько дней умерла. Мы и не знали ничего, пока нам не позвонили из больницы.
Его слова повисают в воздухе и никуда не деваются. Интересно, кому он еще об этом рассказывал. Вдруг только мне?!
— Винни, мне тебя так жалко…
— Ты тут ни при чем.
— Нуда, но…
— Ты ни при чем, я ни при чем. Только мне без нее плохо. Вот поэтому и живи тут сколько хочешь. Будет у нас еда — накормим тебя, а будут деньги — и тебе дадим, на ребенка.
Хорошо, что тут темно. Он не видит, что у меня глаза на мокром месте.
— Спасибо, это… это здорово.
— Может, у меня получится барахлишка какого-нибудь раздобыть, ну, шмотки детские. Если тебе не важно, откуда я их возьму.
