Чтобы дружить, надо ходить друг другу в гости. Я так думаю. Но пока ты маленький, в гости особо не походишь: одного не пускают, а взрослые все время заняты, водить тебя не могут. Так что дружить нам было трудно.
Еще мы с Мишей ходили к одной общей учительнице музыки, она жила в Мишином доме, только он в первом подъезде, а учительница в четвертом.
Мама и Лидия Иосифовна, которая учительница музыки, знакомы с детства: наша бабушка шила тогда для мамы Лидии Иосифовны на заказ. И вот однажды мама и Лидия Иосифовна случайно встретились, уже взрослые, и Лидия Иосифовна говорит: «А что, если я буду давать твоей дочке частные уроки? Недорого». И я начала заниматься у нее. А потом моя мама случайно сказала про это Мишиной маме, и Мишу тоже стали водить на музыку. И мы так занимались целый год до школы.
В субботу паши уроки были один за другим. Я приходила па урок, а Миша уходил. Так что у Лидии Иосифовны мы с Мишей виделись только по субботам. В коридоре.
Коридор у учительницы музыки был почему-то перегорожен бархатной занавеской. Это называется портьера, сказала Лидия Иосифовна. Портьера собиралась на толстый золотой шнур бантиком. Это было похоже на театр. В театре я была один раз с мамой и с Пашей. И там был бархатный занавес — огромный, до самого неба.
Когда меня приводили на музыку, дверь открывала мама Лидии Иосифовны, Белла Борисовна.
Она ходила по дому в брюках и широкой шелковой кофте. Во вторник кофта была лимонная, в среду малиновая, а в субботу черная.
Интересно, кофту какого цвета Белла Борисовна надевала в понедельник, в пятницу и в четверг? А в воскресенье?
Наверное, у нее семь кофт разного цвета. На каждый день недели. Иначе ей было бы просто не узнать, понедельник сегодня или суббота. Потому что она очень рассеянная. И ходит, прикрыв глаза, как будто ей совсем неинтересно смотреть на жизнь вокруг.
Увидев меня, Белла Борисовна всегда говорила сладким голосом одно и то же:
— А, это ты, детка. Присядь тут, Лидочка уже заканчивает.
И указывала мне на бархатную банкетку, стоящую в коридоре.
Я сидела на банкетке и думала, что будет, если однажды я отвечу Белле Борисовне:
— Нет, это не я! Это старуха Грюнфельд из темного-темного леса!
Может быть, тогда Белла Борисовна откроет глаза, посмотрит на меня и даже спросит, как меня зовут.
Я сидела, думала и ждала, а потом из-за портьеры появлялся Миша. И я представляла, что передо мной сцена, а Миша — известный артист, и вот он выходит перед полным залом, и все на него любуются.
Миша чаще всего выходил с урока весь красный и сердитый.
— Привет, — говорила я.
— Угу, — отвечал Миша.
— Ты уже уходишь? — спрашивала я.
Да, я понимаю, что это глупый вопрос. Но мне хотелось поговорить!
— Угу, — повторял Миша.
— Ну, пока, — прощалась я.
— Угу, пока, — кивал Миша.
К весне я уже выучила ригодон, и старинную французскую песенку, и еще белорусскую народную песню про перепелочку. Но тут мама поссорилась с Лидией Иосифовной, и я перестала ходить на музыку.
Потом мы с Мишей окончили садик.
И я думала, мы больше никогда не встретимся.
30 августа мы с Шурой пришли в школу на «пробный день». В этой школе и моя мама училась, и Паша учится.
Школа большая, пять этажей. Как бы мне там не заблудиться, когда останусь одна.
Бабушка долго смотрела списки, а потом сказала:
— Ты учишься в первом «А» классе. У заслуженной учительницы Недыбайло Ю.С.
— Не до чего? — решила уточнить я.
— Не-ды-бай-ло, — ответила бабушка. — Фамилия такая. А Ю.С. — имя, Юлия Станиславовна.
Фамилия учительницы мне сразу не понравилась. Но я знаю, что нельзя судить о человеке по его фамилии. Человек же не виноват, что у него такая фамилия, правда?
— Ты ее знаешь? — удивилась я.
— Знаю, — сухо ответила Шура.
— Она хорошая? — заволновалась я. И представила, что учительница Недыбайла должна быть огромная, как каменная великанша, с большими руками и ногами. Так что я заранее испугалась.
Шура почему-то молчала и продолжала вглядываться в списки.
— Пойдем. Шура, — я тихонько подергала бабушку за рукав.
Хотя мне с каждой минутой было все страшнее и страшнее от того, что надо будет встретиться с заслуженной учительницей Недыбайло, я все равно ужасно боялась опоздать на этот «пробный урок». И еще боялась: вдруг меня сразу попросят что-нибудь прочитать — я ведь плохо читаю. Мне читает Паша, и у него получается здорово: все герои говорят своими голосами. А если я читаю сама, то у меня все как-то медленно и одинаково: бу-бу, бу-бу…
И когда заслуженная Недыбайла услышит, как я плохо читаю, она скажет мне: «Ты совсем глупая девочка, и я не буду тебя ничему учить, а буду только ругать и ругать все время!»
А если мы еще и опоздаем…
Но тут Шура сказала:
— Эй! А как фамилия твоему приятелю Мише? Гуренков?
И она ткнула пальцем куда-то в последний лист списков.
— Смотри: Гуренков Михаил. Первый класс «В».
Да! Гуренков Михаил — это был мой друг Миша!
Я подумала, что мы сможем иногда встречаться в школе на переменах. Конечно, у него будут новые друзья, но ведь он и меня вспомнит, правда?
— Первый класс «В», — повторила бабушка. И прибавила:
— Учительница Сонькина С. Т.
Я начала представлять себе учительницу Сонькину — наверное, она такая маленькая, вся тоненькая и с короткими волосами, похожая на мальчика. Или на маленькую певчую птичку.
А бабушка сказала:
— Стой тут. Ни шагу с этого места.
— Куда ты? — кинулась я за ней.
— На разведку, — ответила Шура. — Стой тут, жди.
Вернулась она очень быстро.
— Ну вот, посмотрела, что за Сонькина такая, — сказала она деловито, — и думаю, это нам подходит. Хочешь учиться с Мишей в одном классе?
Я быстро-быстро закивала.
Все же хорошо, когда в классе есть кто-то знакомый. Особенно если это Миша Гуренков.
И мы с бабушкой пошли на второй этаж. Искать завуча.
Завуч сперва вытаращила глаза на бабушкин длинный цветастый подол, а услышав, что бабушка хочет перевести меня в другой класс, так замотала головой, что я испугалась, не вылетят ли у нее из ушей длинные желтые серьги. Они били ее по щекам, доставая почти до носа.
— Нет-нет, это невозможно, списки уже составлены, ничего изменить нельзя. Что за капризы, в самом деле, в последнюю минуту?
