— В присутствии грузина никто не посмеет быть
тамадой, — шутливо заявил Батуев.
— Вставайте, вставайте, — тихо предложил
Мошерский, — как раз попрактикуетесь на своих «клиентах».
Абуладзе тихо вздохнул, поднимаясь. Вечер был безнадежно
испорчен. Он хотел быстро поужинать и спуститься вниз, чтобы погулять по берегу
моря, но пришлось говорить длинные, иногда витиеватые тосты, поминая каждого из
присутствующих, как того требовал обычай. И если первые несколько тостов за
прекрасных женщин, за дом, в котором они сидели, за хозяев дома, за их гостя
мистера Дуарте и за семейную чету Батуевых были встречены довольно
одобрительно, то следующие натыкались на некоторую неловкость. Когда он
предложил выпить за Карину, то заметил, как недовольно скривил губы Арнольд
Ференсас, очевидно, не ожидавший, что он перейдет на слишком «частные» тосты. А
его супруга даже не удосужилась сделать вид, что собирается выпить за
родственницу мужа.
Еще хуже получилось с Ольгой, за которую откровенно не стали
пить ни Рита Батуева, ни Эльза Ференсас, а когда Арнольд поднял бокал и,
улыбаясь, обратился к девушке, супруга зло и почти демонстративно толкнула его
в бок. За телохранителей пить было совсем неудобно, и Тенгиз Абуладзе нашел
выход, предложив выпить за мужчин, рискующих своей жизнью. При этом он уловил
нечто похожее на одобрение в глазах Якова Годлина, сидевшего напротив.
После ужина Арнольд предложил сыграть в карты. Абуладзе
обратил внимание на кольцо с большим бриллиантом, появившееся на руке Ференсаса.
Очевидно, хозяин не надевал подобных украшений во время своих зарубежных
визитов. Он сел играть в паре с женой Батуева, а его супруга выбрала себе в
партнеры Артема Батуева. Пока четверка резалась в карты, Ольга попыталась выйти
на террасу, но там уже дул довольно сильный и резкий ветер. Раздосадованная,
она вернулась в гостиную и, пройдя к дивану, устроилась на нем, включив
телевизор, по которому передавали последние новости. Спутниковая антенна
позволяла принимать изображения и из Москвы. Мошерский поднялся, выходя из
комнаты и на ходу доставая сигареты. Абуладзе заметил, как Дуарте подошел к
Карине Виржонис и, усевшись рядом с ней на диван, начал ей что-то оживленно
рассказывать. При этом оба говорили по-английски, на этом языке Дуарте говорил
гораздо лучше, чем на русском. Их разговор кончился тем, что оба, поднявшись,
вышли в библиотеку. Ольга проводила их долгим взглядом и вышла следом.
Абуладзе подошел к балконной двери, ведущей на террасу. За
окном свистел ветер, который усиливался с каждым часом. Тяжелые темные
занавески были собраны по краям. От тяжелой ткани характерно пахло пылью.
Абуладзе услышал, как к нему почти беззвучно подошел Яков Годлин. Он видел его
отражение, когда Годлин подходил к нему. Яков был ему по плечо.
— Вы действительно работали в ГРУ? — спросил
Годлин, кажется, впервые раскрывая рот.
— Это так странно? — спросил Абуладзе, не
поворачивая головы.
— Вообще-то да, — невозмутимо ответил Годлин.
— Почему? — на этот раз он повернул голову. —
Почему вы считаете, что это странно?
— Люди вашей профессии обычно неохотно идут в
телохранители. Ваше ведомство до сих пор уважают. И если берут на работу, то
руководителями службы безопасности, как Шаталова, или в полуправительственные
учереждения. Почему вы здесь?
— Мне у вас нравится, — сказал Абуладзе, глядя на
террасу. — Когда еще я смог бы попасть в столь колоритную обстановку?
— Не шутите, — строго произнес Годлин. — Я
обычный мент, даже не сотрудник МВД, а обычный надзиратель в колонии. У нас в
Литве делают очень большую разницу между сотрудниками МВД и надзирателями в
колониях. Почему-то нас считают чуть ли не палачами, хотя мы выполняли свое
дело так же, как и все остальные. Я даже коммунистом никогда не был. Рылом не
вышел.
— И вы до сих пор жалеете? — он говорил, глядя
перед собой, словно разговаривая с отражением Годлина.
— Не жалею, — прохрипел Годлин, — я их не
любил, так же как этих… Я ведь сюда из Киргизии приехал, думал, начну все
заново. Там у меня жена и дочь остались. А здесь… Сначала нужно было учить их
язык, а потом меня просто выгнали. В шею. Выгнали как собаку. Сказали, чтобы я
возвращался к себе в Россию. Или в Киргизию. Два года я работал рядовым
охранником. Потом еще два года инкассатором в банке. Как раз в том самом, где
президентом был наш Хозяин. И я бы всю жизнь сидел в инкассаторах, если бы на
нашу машину не напали…
Абуладзе повернулся к нему. Теперь ему было интересно, что
скажет Годлин. Тот говорил, не меняясь в лице.
— Трое напали. Их было трое. А нас тоже трое.
Водитель-малолетка, ему только восемнадцать исполнилось, бухгалтер и я. Ну, они
сразу и пальнули в нашего парня. Прямо в живот. Он потом так мучился перед
смертью…
За столом продолжали играть в карты. Слышался довольный
голос Арнольда Ференсаса, он, похоже, выигрывал, хихикание Риты Батуевой,
недовольные восклицания ее супруга. Хозяйка дома молчала.
— Их было трое, — продолжал Годлин, — а я
один. И у меня был старый «ТТ», который был похож скорее на артиллерийское
орудие, чем на пистолет. Но в отличие от этих молокососов я умел обращаться с
оружием.
Он помолчал немного, словно решая, что именно сказать
дальше. И произнес только две фразы:
— В общем, я вышел победителем. Пристрелил всех троих…
На этот раз Годлин смотрел в стекло, видя отражение
Абуладзе, а тот молча ожидал продолжения. Наконец спросил:
— Что дальше?
— Мне впаяли шесть лет за превышение пределов
необходимой обороны, — процедил Годлин. — Три года я просидел в нашей
колонии. Как раз в той самой, где раньше работал. Это в России можно посылать
провинившихся сотрудников правоохранительных органов в Нижний Тагил, где есть
специальная колония для них, чтобы этот контингент не имел ничего общего со
своими бывшими «клиентами». А в маленькой Литве нельзя создавать для нескольких
людей отдельную колонию. Вот меня и сунули в общую.
Годлин не улыбнулся. Он просто показал свои зубы — желтые,
изрядно источенные зубы немолодого человека.
— Можете себе представить, как мне было плохо? Отсидев
три года, я мог просидеть и еще пять, если бы, конечно, остался жив. Но
оказалось, что я попал под амнистию. Заодно еще и Арнольд хлопотал. Вот меня и
выпустили. А потом Арнольд взял меня к себе начальником охраны вместо умершего
кагэбэшника. Поэтому я здесь.
— Ясно. Получается, что единственный человек, кто
протянул вам руку помощи, был Арнольд Ференсас. Он благородный человек.
— Арнольд! — прохрипел Годлин. — Я из-за его
вонючего банка сидел в колонии три года. Из-за его паршивых денег. Какая это
благодарность? Он просто боялся, что я вцеплюсь ему в глотку своими зубами.
— Зачем вы мне это говорите?
— Чтобы вы все понимали. И не нужно иллюзий. Мы нанятые
«шестерки», которые их обслуживают. Как проститутки. И должны выполнять любое
пожелание заказчика. Не стоит помнить о своем прошлом, нужно думать только о
настоящем. Это единственное, что помогает выжить.
