Нина Антоновна встала и зажгла большую настольную
лампу на ноге-кронштейне. От ужаса я вжалась в кресло. Ну вот, начинается, по
профессиональной привычке потянулась к электроприборам. Может, у нее тут
где-нибудь припрятана резиновая дубинка? Хотя вроде, насколько знаю из
художественной литературы, подследственных били куском шланга или чехлом,
набитым песком…
– Так зачем вам Иван Сергеевич? –
повторила Нина Антоновна, садясь напротив меня на высокий вертящийся стул.
Теперь ее лицо оказалось в тени, моя же
физиономия великолепно освещалась безжалостным электричеством. Понимая, что она
сейчас применит годами отработанную методику допроса, я севшим от страха
голосом пробормотала:
– Наверное, лучше рассказать правду.
Наверное, лучше всего говорить только правду.
Нина Антоновна вновь рассмеялась, встала, зажгла
красивую хрустальную люстру и пояснила:
– Я заработала к старости болезнь глаз,
вот и стараюсь не пользоваться верхним освещением, а правду не всегда полезно
сообщать, иногда лучше соврать. Но вам, если хотите, чтобы я помогла, следует
ввести меня в курс дела.
Под ее откровенно насмешливым взглядом я долго
и путанно рассказывала обо всех событиях и приключениях.
Бабушка слушала молча. Потом, удостоверившись,
что гостья выплеснула все, сказала:
– О деле Платовых я ничего не слышала,
но, если вы уверены, будто Иван Сергеевич в курсе, безусловно, следует
обратиться к нему.
Она подошла к допотопному телефону черного
цвета, словно высеченному из цельного куска мрамора, покрутила диск, пару минут
поговорила и велела:
– Ступайте, он дома.
– Адрес скажите, – проблеяла я,
чувствуя себя глупой трехлетней девочкой, пойманной строгой няней в момент
опустошения коробки шоколадных конфет.
– Соседняя квартира, – спокойно
ответила Нина Антоновна, – моя – 120-я, его – 121-я.
– Соседняя квартира?
– Что вас так удивляет? Дом наш
ведомственный, квартиры давали лучшим сотрудникам, вот мы и оказались соседями.
Почти в полной прострации я двинулась на
лестничную клетку и там испытала еще один шок. Дверь с цифрами 121 была
распахнута настежь, на пороге стоял молодой, подтянутый мужик. В
темно-каштановых волосах ни сединки, спина прямая, никакого намека на животик,
а во рту, когда он улыбнулся, блеснули безупречно белые зубы.
– Вы ко мне? Проходите; кофеек попьете?
Напуганная Ниной Антоновной и твердо решившая
сообщать людям из «структуры» только правду и ничего, кроме правды, я
прошептала:
– У вас небось растворимый, терпеть не
могу «Нескафе».
Иван Сергеевич засмеялся:
– Совпали во вкусах. Сам ненавижу
химикаты. Знаете, много лет тому назад один грузин научил меня варить настоящий
напиток, могу поделиться секретом, хотите?
Я не стала интересоваться, в каких казематах
Родионов познакомился с грузином, а просто кивнула.
Довольно просторная кухня поражала чистотой и
порядком. Но сразу бросалось в глаза, что хозяин холостяк. Доски для хлеба и
мяса, несколько сковородок, щеточки висели на кафеле в строгом порядке. Но
крючки были все разного цвета, не было никаких хорошеньких мелочей, столь милых
женскому сердцу, и занавески – без рюшечек и бантиков. Просто два полотнища, отлично
выглаженных и, кажется, даже накрахмаленных. Такой порядок царит в солдатской
казарме: одеяла натянуты, подушки углом, в тумбочке все по ранжиру.
– Служба моя, – сказал Иван
Сергеевич, вытаскивая большую стеклянную банку, – отнимала все время, вот я
и не женился, просто не успел, а сейчас кому убогий старик нужен…
Глядя, как под тонкой рубашкой у «убогого
старика» перекатываются литые мышцы, я подумала: «У них в КГБ учили читать
чужие мысли? Или у меня на лбу написаны все эмоции?»
Иван Сергеевич тем временем охотно делился
рецептом:
– Запомните, кофе покупаете в пачках с
надписью «для кофеварки», там особо мелкий помол, просто пыль, видите? Потом
насыпаете прямо в чашку ложечку с верхом, дозу экспериментальным путем
вычислите. Затем берете чайник и крутым, особо подчеркиваю, крутым кипятком
заливаете кофе. Кстати, если вы любите сладкий, сахар следует смешать с кофе до
добавления воды.
Он ловко поднял чайник и пробормотал:
– Все, теперь интенсивно размешиваем и
накрываем чашку сверху блюдечком. Две-три минуты терпения, ну, пробуйте.
Я глотнула и удивилась:
– Потрясающе, но вы же его не варили, а
развели, как растворимый!
– Именно, – заулыбался Иван
Сергеевич, – в этом-то и основной секрет.
Мы понаслаждались дивным напитком, и Родионов
спросил:
– Чем я могу помочь?
– Помните ли вы дело Майи и Валентина
Платовых?
Иван Сергеевич побарабанил пальцами по
голубому пластику, покрывавшему стол, и вздохнул:
– А вам зачем?
– Настя умерла, – тихо сказала
я, – и оставила Егору большую сумму денег наличными. Только адреса
мальчика у меня нет, а у вас был. Может, сообщите мне координаты парня?
Иван Сергеевич продолжал хмуриться, я
быстренько выложила все, до чего удалось докопаться. Помолчав, он переспросил:
– Значит, носила Настя фамилию
Звягинцева, по первому мужу?
Я кивнула.
– Подождите, – велел хозяин и вышел,
не забыв плотно прикрыть за собой дверь.
Его не было минут пятнадцать, и я вся
извелась, разглядывая красные кружочки под чашками и пересчитывая на них белые
горошинки.
Наконец Иван Сергеевич вернулся, достал пачку
«Золотой Явы» и сказал:
– Сейчас никакого секрета в этом деле
нет, журналисты давным-давно написали о других, тоже тайных вещах. То, что
тщательно скрывалось коммунистическим правительством, ну, хотя бы дело Бориса
Бурятце, любовника Галины Брежневой, или случай, когда стреляли в саркофаг с
телом Ленина, для людей 90-х годов не является тайной. История с Платовыми не
выплыла просто потому, что ими занимался я, а Майя очень хочет дожить
оставшиеся дни в тишине и покое…
– Она жива? – ахнула я.
Иван Сергеевич кивнул:
– Жива, правда не совсем здорова,
впрочем, Валентин тоже не умер.
– Что же они сделали?
Родионов вздохнул:
