– Это я виновата, моя идея, –
бормотала Майя.
– К женщинам, как правило, не применяют
высшую меру, но здесь могут сделать исключение, – пугал следователь.
– Пусть меня расстреляют, как
организатора, – не дрогнула Майя, – муж не виноват.
– Тебя следует подвесить за глупый
язык, – обозлился Иван Сергеевич и устроил супругам очную ставку.
Родионов надеялся, что муж придет в ужас и попытается
взять вину на себя, спасая ни в чем не виноватую жену, но вышло иначе.
Валентин, испугавшийся до потери пульса,
моментально согласился:
– Да, это она придумала, ей-богу, я
ничего не знал.
У Ивана Сергеевича просто начинался
гипертонический криз, когда он вспоминал о той беседе.
Следствие велось в сжатые сроки, собственно
говоря, расследовать оказалось нечего. Вызванные на допрос мать Валентина,
Серафима, и дядя, Лев Константинович, моментально потеряли сознание, узнав, в
каком преступлении обвиняют их сына и племянника.
Во избежание ненужных разговоров судили
Платовых выездной сессией, прямо в тюрьме. Валентин был признан душевнобольным
и отправлен на принудительное лечение. Майечке определили высшую меру. Иван
Сергеевич надеялся, что она зарыдает, начнет каяться и рассказывать перед лицом
смерти правду, но нет! Платова стояла абсолютно спокойно между конвойными,
только скованные наручниками за спиной руки мелко-мелко дрожали. Просто Жанна
д`Арк, готовая сгореть на костре за идею.
В жизни Ивана Сергеевича было много
подследственных, некоторых он на дух не переносил, с другими устанавливал
хороший, даже душевный контакт. Но Майечка оказалась совершенно особым случаем.
Несколько ночей следователь провел без сна, выкуривая одну за другой сигареты
на кухне. Родионов в 1976 году был еще молод, ему только исполнилось сорок.
Худенькая, с огромными голубыми глазами и каким-то неземным лицом, Майечка
понравилась мужику необычайно. И еще очень горько было от простой мысли – его,
Ивана Родионова, никогда так не любила ни одна женщина. Нет, бабы случались,
некоторые даже жили вместе с ним больше года, но вот такая, чтобы согласилась
пойти за него на смерть, не дрогнув, не нашлась.
«И как она может любить этого негодяя? –
мучился Иван Сергеевич, вновь и вновь прокручивая в голове воспоминания. –
Как можно сделать такое – разрешить жене взять всю вину на себя».
Следствие шло всего ничего по времени, но,
готовя бумаги в суд, Родионов понял: он влюблен, и что самое неприятное – в
подследственную. Конечно, Иван Сергеевич слышал истории о следователях,
завязывавших «неформальные» отношения с «контингентом», но до сих пор
безоговорочно осуждал подобное поведение. И вот пожалуйста, сам влип. Доходило
до смешного: готовясь к допросу Платовой, Иван Сергеевич приносил из дома
разные вкусности и угощал Маейчку… Но она ничего не замечала, а может, просто
не хотела замечать…
В те годы все расстрельные дела просматривало
самое высокое начальство, визируя их. Майечкин приговор попал на стол к
Брежневу. О Леониде Ильиче много можно рассказать хорошего и плохого, как,
впрочем, и обо всех нас, но близко знавшие Генсека люди в один голос твердили
одно: жалостлив он был безмерно, любил красивых женщин и совершенно не
переносил слез. Высшую меру заменили на двадцать пять лет одиночки. Находиться
Майе предписывалось в закрытой тюрьме, ее лишили передач и права переписки.
Более того, у несчастной отняли фамилию. Заключенная номер пятнадцать – так
стали звать теперь Майечку. В отличие от остальных зэков, ее не водили на
работу, она не шила белье и распашонки… Почти полная изоляция. Валентина
отправили в печально известную психиатрическую больницу города Владимира. Его
содержали не в такой строгости. Ну начнет мужик болтать, будто решил убить
Генсека, и что? Да тут в каждой палате по Наполеону сидит, что с них взять?
– Значит, это правда, – пробормотала
я.
– Что? – удивился Иван Сергеевич.
– Ну то, что Майя родила Егора не от
Валентина, – сын появился на свет уже в заключении…
– Вообще говоря, она могла попасть под
стражу, будучи беременной, – вздохнул Родионов. – Но вы правы, дата
рождения Егора – октябрь 77-го, а арестовали их в ноябре 76-го…
– Так кто отец мальчика?
– Конечно, Валентин.
– Но как же… – забормотала я, –
ведь их, очевидно, рассадили по разным камерам.
– Да уж, – усмехнулся Иван
Сергеевич, – семейных камер нет.
Потом он помолчал немного и добавил:
– Дело давнее, да и я пенсионер, чего уж
там! Нарушал я все инструкции, какие есть, ради Майи. К беременным женщинам на
зоне и в тюрьме отношение особое, могут даже срок сильно скостить. Некоторые
бабы ради этого ложатся в койку с кем попало – охранниками, отрядными, лишь бы
забеременеть. Вот я и устроил Майе свидание с мужем, просто запер их вдвоем в
одном тайном местечке.
Только в судьбе Майи это ничего не изменило.
Три месяца ей приносили в камеру младенца на кормление, а потом объявили, что
мальчик отдан в дом малютки. И здесь Иван Сергеевич сделал невероятное: нашел
мальчика и проследил за тем, чтобы у того в метрике четко стояло – Платов Егор
Валентинович. Опекал Родионов и Настю. Девочку собирались отправить в Можайскую
область, но Ивану Сергеевичу удалось пристроить ребенка не куда-нибудь, а в
экспериментальный детский дом.
– И как у вас только все
получилось! – изумилась я.
Родионов крякнул:
– Да уж, и не спрашивайте, сделал и
сделал.
О Майе следователь имел скудные сведения –
знал только, что она жива. Впрочем, и Валентин вполне благополучно существовал
в больнице.
В 1986 году из лагерей стали возвращаться
первые политические заключенные, на страницы газет и журналов хлынул поток
доселе тщательно скрываемой информации. Вот тут-то Иван Сергеевич и встретился
с матерью Валентина, рассказав той о судьбе внуков.
Серафима бросилась к брату.
Дурацкий поступок, совершенный младшим Платовым,
испортил судьбы всех членов семьи, никто из них не смог продвинуться по службе,
и Лев Константинович, честно говоря, терпеть не мог племянника. Но 1986-й – это
не 1976-й год, Настю вернули бабушке.
– А Майя, что с ней?
– Их с Валентином освободили, признав
«узниками совести», – вздохнул Иван Сергеевич. – Сейчас они проживают
в Москве, на Самсоновском валу. Общество «Мемориал» выбило им однокомнатную
квартиру.
– Почему же они не захотели поселиться
вместе с Серафимой? – изумилась я. – Там огромные апартаменты!
Столько страдать вдали от детей, семьи, вот и объединиться бы всем.
