– Тина отправилась в Москву на заработки
из Кашинска, – принялась разъяснять Катюша, – нанялась делать ремонт,
и тут ей стало плохо.
– Она строитель? – поинтересовалась
Юля.
– Нет, учительница младших классов.
Только в Кашинске безработица, вот ее подруги и подбили обои клеить.
– Странно, – протянул
Сережка, – раз больная, чего поехала.
– А она не знала о болезни, –
бестолково объясняла Катя, – первый раз приступ случился. Мы оказали
помощь, но идти ей некуда. Подружки уже уехали, родственников или знакомых в
Москве нет.
– Пусть домой отправляется, купим
билет, – влез Кирюшка.
– Ты бы спать шел, – велела Юля.
– Обязательно купим билет, – кивнула
Катя, – только она еще очень слабая, может не доехать. Пусть недельку у
нас поживет.
– Катя в своем репертуаре, –
фыркнула Юля, – надеюсь, эта убогая не задержится у нас на год, как баба
Маня, которую ты тоже на пару деньков из жалости приволокла.
– Еще Зина, которая все время после
завтрака громко рыгала и в туалете воду не спускала, – вздохнул Сережка.
– А Наташа, – захихикал
Кирюшка, – помните Наташу?
– Еще бы, – прошипела Юлечка, –
как не помнить! Бегала по коридору в одном халатике до пупа и перед Сережкой
голым задом вертела!
Я промолчала. Между прочим, меня Катя тоже
подобрала на улице, когда я, желая покончить с собой, прыгнула под ее «Жигули».
Так что не имею никакого морального права осуждать других. Хотя упитанная, даже
толстая Валентина с делано сладкой улыбкой мне совершенно не понравилась.
В понедельник, когда все разбежались, я
заглянула в комнату к гостье. Та мирно спала, выставив из-под одеяла не слишком
чистую ногу.
На кухне было тепло, собаки и кошки толкались
возле плиты, ожидая раздачи завтрака. Быстренько накормив и тех и других, я
посмотрела на часы – девять. Модный продюсер, наверное, мирно почивает в
кроватке… Делать нечего, придется разбудить. Но в трубке неожиданно прозвучал
бодрый голос:
– Слушаю.
– Господин Бурлевский?
– Да.
– У меня есть сообщение от вашего сына.
– Говорите.
– Желательно при личной встрече.
– Приезжайте, Орликов переулок, до
одиннадцати успеете?
– Обязательно.
Бурлевский мигом отключился, я бросилась
одеваться. Потом окинула глазом мойку, забитую доверху грязной посудой, и
написала записку: «Валентина, будьте добры, уберите на кухне!»
Орликов переулок находится недалеко от станции
метро «Красные Ворота». Когда-то она называлась по-другому – «Лермонтовская».
Интересно, чем не угодил великий поэт новым властям? Походив немного по кривым
старомосковским улочкам, я неожиданно вышла на нужный дом, большой, явно
построенный в начале века. В подъезде – невероятная красота. Прямо от дверей
вверх по широкой, похоже, мраморной лестнице идет красная дорожка. У ее
подножия высятся кадки с пальмами, сбоку – стол, за которым сидит
безукоризненно одетый парень. Серый костюм, светлая сорочка, подобранный в тон
галстук, лацкан украшает значок «Студия ФеБу».
Значит, Бурлевский дал мне адрес офиса, а не
квартиры.
– Вы к кому? – крайне вежливо, но
настороженно поинтересовался охранник.
– Я договорилась с господином Бурлевским…
– Да-да, – закивал парень, –
второй этаж, комната 24.
Я потопала по дорожке, оставляя черные следы.
Коридор второго этажа тоже оказался застлан
ковром, но на этот раз зеленым. Мои сапоги успели оставить всю грязь на
лестнице, и нежно-салатовое покрытие осталось чистым. Двадцать четвертая
комната представляла собой огромное помещение, одну из стен которого сплошь
занимали фотографии эстрадных артистов с нежными надписями и клятвами в вечной
дружбе. Я невольно стала читать автографы.
– Не верьте ни одному заявлению, –
раздался сочный густой голос, – сначала обещают любовь, но стоит
оступиться и полететь в болото, тут же наступят сапогом на голову, чтобы
захлебнулся побыстрей.
– Вижу, вы их обожаете…
– Не то слово, – фыркнул
продюсер, – впрочем, вам, наверное, подобные нравы в диковинку. Служите в
сизо?
Я покачала головой:
– Нет.
– Где же вы встретили моего сына?
– Он очень просил вас о помощи!
– Раньше следовало думать, –
возмутился Федор и принялся раздраженно барабанить пальцами по столу.
– Он утверждает, что не убивал Зайцеву…
– Он был, как всегда, пьян, –
отрезал Бурлевский, – когда я просил его взять себя в руки, пойти к врачу
и бросить жрать водку ведрами, Антон лишь усмехался: «Не грози, папаня, уже
вырос, сам разберусь». Вот теперь пускай и выкручивается, как может.
– Его там сильно бьют, – тихо
сказала я, – вчера все лицо было в кровоподтеках, губа разодрана…
Бурлевский покраснел и резко спросил:
– Откуда вам известны подобные
подробности? Где встречали моего сына?
На секунду я заколебалась, сказать, что меня
арестовали, а потом отпустили? Ну уж нет!
– Я работаю частным детективом и
находилась в отделении милиции в связи с делами клиента. Антона тащили по
коридору конвоиры, окровавленного. Он успел выкрикнуть ваш номер телефона.
– Понятно, – еще больше помрачнел
Федор и уставился в окно.
Я потихоньку разглядывала мужика. Невозможно
было поверить, что у него взрослый сын. Больше тридцати Бурлевскому никак
нельзя дать, хотя я знала, сколько лет продюсеру. Не так давно все «желтые»
газеты взахлеб рассказывали, как он широко, с размахом, праздновал
пятидесятилетие.
– Сколько я вам должен за услугу? –
пришел в себя Федор.
– Ничего.
– Как это ничего? – удивился
собеседник.
– Очень просто, мне было не трудно
передать просьбу несчастного, наймите адвоката и не бросайте парня в беде, он
виноват, но он ваш сын.
– Во всяком случае, его мать так
уверяла, – вздохнул Федор. – Как же вас все-таки отблагодарить? Я не
люблю быть в долгу.
– Если хотите отплатить, ответьте на пару
вопросов.
