Никогда до сих пор не встречала подобного
помещения. Большое, почти тридцатиметровое пространство было густо утыкано
столиками и плитами, под потолком натянуты веревки, с которых свешивались
детские ползунки, мужские трусы и устрашающего вида женские лифчики, сшитые из
розового атласа. Запах щей и жарящихся котлет смешивался с ароматом влажного
белья, и я почувствовала, что в носу засвербело.
Молодая черноволосая и черноглазая девушка,
помешивающая что-то в помятой алюминиевой кастрюле, повернулась ко мне и
спросила с сильным акцентом:
– Ищешь кого?
– Андрей Монахов где живет?
– Он кто? Беженец? Чечен?
– Нет вроде, – растерялась я, –
русский, москвич.
– Тогда не знаю, – потеряла ко мне
интерес девушка и вновь занялась кастрюлей.
Я вышла в коридор и постучалась в ближайшую
дверь. Она подалась под рукой, и перед моими глазами предстали четыре мужика
кавказской национальности, самозабвенно играющие в нарды. Никто из них и не
слыхивал про Монахова. В следующей комнате копошилось несметное количество
детей, пытавшихся надеть на котенка шарфик и шапочку…
Еще дальше две женщины строчили на швейных
машинках… Двери тут не запирали, жили по-восточному, на виду у соседей,
совершенно ничего не стесняясь и не боясь. Очевидно, общежитие было отдано
беженцам из Чечни.
И только в самом конце коридора нашелся пожилой
мужчина, способный дать разъяснения.
– Ступай на третий этаж, – велел он
мне, – там парочка старых жильцов осталась, еще не съехали. Всем вашим
давным-давно новые квартиры раздали, а нам это общежитие отдали, решили,
чеченцам и так сойдет – без горячей воды. Да, неласковые вы, москвичи,
негостеприимные!
Я полезла по щербатой лестнице на третий этаж,
первый раз в жизни испытывая в душе шовинистические чувства. Видали, еще и не
доволен! Думал, в Москве сразу получит пятикомнатные хоромы. Между прочим, сотни
коренных москвичей до сих пор живут в подобных общагах без всякой надежды на
улучшение условий. Жильцам этого барака просто повезло. Кое-как справившись с
приступом расизма, я добралась до третьего этажа. Здесь потолок был ниже,
коридор уже, а комнаты, крохотные, словно спичечные коробки, стояли пустые.
Только засаленные дешевые обои напоминали, что тут когда-то шла жизнь, росли
дети и старились родители.
Безнадежно заглядывая в «коробки», я добралась
до последней двери и толкнула ее. Вопреки ожиданиям комната оказалась жилой. В
углу тихо урчал холодильник, на столе стояли банка растворимого кофе, сахарница
и кружка с надписью «Босс» и, что удивительно, – телефонный аппарат. Здесь
же, на клеенке лежал и паспорт. Я открыла красненькую книжечку – Монахов Андрей
Сергеевич… Через секунду глаза наткнулись на диван, где, завернувшись в синее
байковое одеяло, спал хозяин.
Не желая пугать его, я тихонько сказала:
– Андрей, проснитесь.
Спящий даже не пошевелился. Я слегка повысила
тон:
– Монахов, очнитесь.
Ноль эмоций. Небось вчера перебрал и дрыхнет.
Но комната не походила на жилище запойного алкоголика. Тут было бедно, но
чисто. Единственная дорогая вещь – большой «Панасоник» с видеомагнитофоном и
куча кассет, в основном боевики. Очевидно, холостой Монахов любил перед сном
поглядеть необременительную киношку. Может, он вовсе и не пьян, а работал в
ночную смену и теперь заслуженно отдыхает. Жаль мешать парню, но не сидеть же
мне тут до утра.
Твердым шагом я подошла к дивану и потрясла
хозяина за плечо.
– Извините…
Неожиданно тело подалось под рукой,
повернулось, и на меня глянули широко открытые, какие-то странные голубые
глаза.
– Простите, что бужу вас, – по
инерции сказала я и в ту же секунду осеклась.
Голубые глаза смотрели не видя. Зрачок
оставался неподвижен, он не расширялся и не сужался, веки чуть-чуть опустились,
а рот исказила странная полуухмылка-полугримаса.
– Эй, – забормотала я, натыкаясь
задом на стол, – эй, отвечайте немедленно, вы что, умерли?
Монахов продолжал молчать, возле дивана
валялся исписанный печатными буквами листок бумаги, я ухватила бумажку и
выскочила в коридор, объятая ужасом.
Страшно боюсь покойников, хотя понимаю, что
это глупо, ничего плохого мертвые сделать не могут и опасаться на самом деле
следует живых, вот уж от кого можно ждать гадостей! Но я просто каменею от
ужаса при виде трупа.
Наконец мои ноги заработали и понесли меня по
коридору. В самом его начале висел телефон-автомат. Никакая сила не могла меня
заставить воспользоваться аппаратом Монахова. Я машинально сняла трубку и услышала
гудок. Работает! Вот уж странность, но все равно нет жетона. Однако мой палец
уже вертел допотопный диск. Послышался треск, потом писк и громкий голос
Бурлевского:
– Слушаю!
– Федор, – зашептала я, –
Федор!
– Что, это вы, Евлампия?
– Да, я нашла Монахова…
– Ну и молодец, – одобрил
продюсер, – теперь вытряхни из него правду.
– Не могу!
– Почему?
– Он мертв.
В трубке воцарилась тишина. Потом Бурлевский
сказал:
– Пиши телефон, это майор Костин
Владимир, отчество, к сожалению, забыл. Он ведет дело Антона, немедленно звони
ему и все рассказывай, в таком случае всенепременно следует поставить в
известность милицию.
Мне было нечем записать цифры, но это и не
требовалось. Володин служебный, равно как и домашний номер, я знала наизусть.
– Ты слышишь? – спросил Бурлевский.
– Ага, – промямлила я.
– Дождись приезда специалистов и расскажи
им все.
– Но я работаю без лицензии…
– Это твои проблемы, – отрезал
Федор, – между прочим, я заплатил тебе кучу денег и, кстати, получишь еще
столько же, если не расскажешь Костину, откуда взяла сведения о Монахове. Я
весь на виду, совершенно не хочу попасть на зуб газетчикам, так что учти, на
меня лучше не ссылайся, скажу, что ты врешь!
– А если начнут спрашивать, как я вышла
на Монахова?
– Господи, – вздохнул
продюсер, – ну что я тебя учить буду?! Сообщишь, будто информаторы
донесли. И помни, промолчишь про меня – тут же получишь пять, нет, семь кусков,
лады?
– Ладно, – пробормотала я, и в ухо
понеслись частые гудки.
