Он долго шагал по улицам, на которых народу и фургонов становилось тем больше, чем ближе он подходил к причалам. В лавках на мостах закрыли ставни, уличные торговцы свернули свои одеяла, акробаты и жонглеры, которые обычно устраивали свои выступления на каждом перекрестке, тоже ушли – для них попросту не было места. Шончан были всюду, их было очень много, и пожалуй, только один из пяти оказывался солдатом. Тех даже без доспехов нетрудно было отличить от фермеров и ремесленного люда – по развороту плеч и твердому взгляду. Тут и там по улицам шли группки сул’дам с дамани; вокруг них всегда оставалось свободное пространство, даже большее, чем вокруг солдат. Это не было проявлением страха, во всяком случае, со стороны Шончан. Те с уважением кланялись женщинам в синих платьях с изображениями молний на красных вставках и одобрительно улыбались, когда пара проходила мимо. Беслан выжил из ума. Шончан не прогонишь ничем и никак. Такое под силу разве что большой армии, в которой будут Аша’маны, вроде той, что, по слухам, сражалась с Шончан на востоке с неделю назад. Или же человеку, который вооружен секретами Иллюминаторов. Чего, во имя Света, Алудра хочет от колокольного мастера?
Мэт прилагал все усилия, чтобы ненароком не выйти на улицы, откуда открывался вид на причалы. Хватит, этот урок он уже усвоил. Ему нужно только одно – поиграть в кости, причем желательно, чтобы игра затянулась далеко за полночь. Чтобы ко времени его возвращения во дворец Тайлин уже уснула. Игральные кости она у Мэта отобрала, заявив, будто ей не нравится, что он играет, хотя сделала она это после того, как он уговорил ее сыграть на фанты. Он тогда еще лежал в постели. К счастью, кости везде найдутся, а с его везением лучше уж играть чужими костями. К несчастью, когда выяснилось, что она не собирается платить проигрыш и отпустить его – Тайлин прикинулась, будто не понимает, о чем он вообще говорит! – Мэт воспользовался выигранными фантами, чтобы отплатить той же монетой за ее неприличные выходки. И тут он дал маху, хоть и повеселился на славу. Когда фанты кончились, Тайлин разошлась еще пуще, не в пример прежнему.
Но в тавернах и в общих залах гостиниц, куда заглядывал Мэт, народу было – не протолкнуться, едва хватало места поставить кружку, не то что кости метнуть. Шончан смеялись и пели, эбударцы угрюмо косились на них и мрачно молчали. Мэт спрашивал у всех кабатчиков и содержателей гостиниц, не найдется ли у них какая-нибудь каморка, но все как один отрицательно качали головами. Иного, вообще-то говоря, Мэт и не ожидал. Еще до появления новой волны Шончан нигде нельзя было снять комнату. Тем не менее его начало охватывать уныние, и он понимал удрученных иноземных купцов, которые, уткнувшись в кубки с вином, гадали, как им, не имея лошадей, вывезти из города свои товары. У Мэта хватало золота, чтобы заплатить Люка, и еще осталось бы, но деньги хранились в сундучке в Таразинском дворце, и он не собирался даже пытаться забрать все золото сразу – достаточно было того раза, когда дворцовые слуги принесли его обратно с причала, связанного, точно добытого на охоте оленя. И всего-то он успел сделать, что поговорить с несколькими капитанами! Если Тайлин узнает, а она наверняка узнает, что он пытался улизнуть из дворца и золота при нем было больше, чем нужно, чтобы провести вечер за игрой... О, нет! Ему нужна какая-нибудь комнатенка, угол на чердаке или в мансарде, хотя бы со шкаф размерами, да что угодно, куда можно было бы понемножку перепрятывать золото. Или же нужно сыграть в кости. Либо так, либо этак. Однако в скором времени Мэт понял, что, невзирая ни на какое везение, сегодня у него не получится ничего. И в голове по-прежнему продолжали с грохотом катиться игральные кости.
Подолгу Мэт нигде не задерживался, и не только потому, что не находил желаемого. Его броский наряд, которого застеснялся бы и Лудильщик, притягивал все взоры. Кое-кто из Шончан понимал так, что Мэт тут гостей развлекает, и ему пытались всучить деньги, чтобы он спел! Раз или два Мэт даже поддавался на уговоры, но, едва услышав его голос, народ требовал вернуть уплаченное. Некоторые эбударцы, с заткнутыми за пояс кривыми ножами, полные гнева, который не могли излить на Шончан, подумывали сорвать зло на этом фигляре – только рожи размалеванной не хватало, чтобы он выглядел совсем как шут знатного господина. И Мэт, едва заметив мужчин, бросавших на него угрожающие взоры, немедля нырял на запруженную улицу. Он уже испытал на своей шкуре, что для хорошей драки пока не созрел, и слабым утешением могло послужить то, что голова его убийцы будет красоваться возле городских ворот.
Он, где мог, давал себе роздых – на брошенной у переулка пустой бочке, на редких скамеечках перед таверной, где еще находилось место приткнуться. Однажды удалось посидеть на каменной ступеньке крыльца, пока вышедшая хозяйка дома метлой не сбила с него шляпу. Живот чуть ли к хребту не прилипал, и у Мэта уже начало появляться чувство, что все только на его чересчур яркий наряд и глазеют, а влажный холодный ветер пробирал до самого нутра, и только кости, сыграть в которые ему так и не удалось, по-прежнему гремели в голове, что твои лошадиные копыта. Ему казалось, что раньше они так громко никогда не грохотали.
– Ничего не остается, только возвращаться! Опять быть проклятой собачонкой королевы! – прорычал Мэт и, тяжело опираясь на посох, поднялся с поломанного деревянного ящика, валявшегося на обочине. Несколько прохожих посмотрели на него так, словно лицо у него и впрямь было шутовски размалевано. Он проигнорировал их. Он – выше этого. И не станет лупить их посохом по голове, как они того заслуживают со своими вытаращенными глазами.
Улицы по-прежнему были забиты, и, как понял Мэт, до дворца, пробиваясь сквозь эти толпы, он доковыляет только к ночи. Может быть, Тайлин к тому времени уснет. Может быть. В животе у Мэта раздалось громкое урчание, почти заглушившее рокот костей. Если он слишком припозднится, с нее ведь станется приказать кухонным слугам не кормить его.
Через десяток тяжело давшихся в толкучке шагов Мэт свернул в переулок, узкий и сумрачный. В отличие от улиц, переулок замощен не был. Штукатурка на лишенных окон стенах потрескалась, кое-где отвалилась, обнажив кирпичные проплешины. В воздухе висело зловоние, смрад разложения, и Мэт надеялся, что под сапогами хлюпает все-таки грязь, и пахнет столь тошнотворно именно она. Да и людей тут не было. Можно идти скорым шагом. Или тем, что сегодня у него так называлось. Он не чаял дождаться того дня, когда снова сможет пройти несколько миль, не страдая от боли, не дыша, как запаленная лошадь, и не опираясь на палку. Кривые переулки, такие узкие, что Мэт задевал плечами стены, пересекали город во всех направлениях, сплетаясь в причудливый лабиринт, в котором немудрено заблудиться, не зная дороги. Но Мэт ни разу не свернул не туда, даже когда тесный, изогнутый проход вдруг разветвлялся на три или даже четыре переулочка, которые, казалось, все тянулись приблизительно в нужном направлении. Не сосчитать, сколько раз Мэту в Эбу Дар приходилось избегать ненужных глаз, и он знал эти закоулки как свои пять пальцев. Впрочем, что было очень странно, его не оставляло ощущение, будто за ним следят. И появилось это чувство у него тогда, когда его вынудили надеть эту треклятую одежду.
Мэту пришлось не раз и не два пробиваться через толпы людей и животных, чтобы нырнуть из одного переулка в другой, а порой – пересекать мосты, где люди шли стеной, но вскоре он почти добрался за дворца – из запруженных народом улиц он за это время миновал бы в лучшем случае только три. Торопливо двинувшись в затененный проход между ярко освещенной таверной и закрытой крепкими ставнями лавкой, где торговали лакированными изделиями, Мэт гадал, что отыщется на кухне. Попросторней прочих – в нем разошлись бы и три человека, настроенные по-дружески, – переулок этот вел к площади Мол Хара, почти к самому Таразинскому дворцу. В дворце расположилась Сюрот, и повара старались превзойти себя – с тех пор, как она после первой же трапезы приказала угостить большинство из них плетью. Может, в кухне найдутся устрицы со сливками, жареная золотистая рыба или кальмар с перцами. Через десять шагов в сумраке нога его наступила на что-то скользкое и не хлюпнувшее и Мэт, охнув, полетел в подмерзшую грязь, извернувшись в последний момент так, чтобы не грохнуться на больную ногу. Куртка тут же промокла насквозь, впитав ледяную влагу. Оставалось надеяться, что это всего лишь вода.
