Я подхватила с пола трясущееся жирненькое
тельце. У мопсов от природы несчастное выражение на очаровательных мордочках,
но на этот раз из глаз Ады текли самые настоящие слезы. За всю ее недолгую
жизнь мопсиху никогда не били, и сейчас она просто не понимала, что за ужас
творится вокруг. Прижав ее к себе, я рявкнула:
– Собака живет в этом доме, это ты должна
знать свое место, что она сделала?
– Безобразие! – вскипела
Вика. – Прихожу из магазина, а она спит в моей кровати, прямо на подушке!
– Убирай белье, а не оставляй разобранным
диван.
– Но он тяжелый! Не могу я одна сложить!
Я хмыкнула:
– Хочешь сказать, что в твоем возрасте
уже не под силу справиться со складным диваном?
Виктория осеклась.
– Спала на твоей простыне, и все? И за
это ты избивала беззащитное существо.
– Смотри, – завопила Виктория,
показывая мне разодранные колготки, – смотри, во что эта дрянь превратила
чулки! Между прочим, я получаю только пенсию и не могу позволить себе лишние!
Я окинула внимательным взглядом ее красивый
дорогой твидовый костюм, отметила золотой браслет, серьги, вдохнула запах
французских духов и процедила сквозь зубы:
– Не надо расшвыривать вещи.
– Кто ты такая, чтобы делать мне
замечания? – пошла в атаку Виктория. – Сама тут в гостях!
Я подхватила рыдающую от ужаса Мулю и, слыша,
как два крохотных собачьих сердечка стучат в унисон возле моей груди, четко
произнесла:
– Ошибаешься, бабуля. Это мой родной дом,
я тут навсегда.
Виктория посинела от злобы и, не говоря ни
слова, прошагала из кухни в прихожую, потом хлопнула входная дверь.
Я посмотрела на притихших собак и оповестила:
– Так, девочки, мы должны вознаградить
себя за страдания. Вообще-то я купила данный продукт для Кирки с Сережкой, но
он явно достанется вам.
Из сумки появилась упаковка отвратительно
дорогого датского паштета из натуральной печени. Полукилограммовая коробочка
стоит семьдесят рублей, разврат, да и только. В мгновение ока я разделила
содержимое упаковки на три неравные части. Самую большую отдала стаффордширихе,
две поменьше – мопсихам, на сладкое они получили по шоколадной, строго
запрещенной всей кинологической литературой конфете. Говорят, сладкое наносит
ущерб собачьему здоровью, но сегодня я врачевала душевные раны, и «Белочка»
пришлась как нельзя кстати.
Очевидно, злость придает силы, потому что в
оставшееся до прихода детей время я сделала обед, убрала квартиру, испекла
эклеры и даже погладила Сережкины рубашки, Юлины блузки и пару Кирюшкиных брюк
недавно купленным утюгом.
Ночью, когда дом наконец затих, я лежала в
кровати, окруженная собаками, и думала, как пойдет моя жизнь после возвращения
Кати. Скорее всего ничего не изменится. Она целыми днями занята на работе,
значит, домашнее хозяйство достанется мне, что ж, вполне нормальная роль!
В этот момент Ада подползла к моему лицу и
принялась с жаром облизывать щеки, лоб, подбородок. Ее толстенький хвостик
работал как пропеллер, а из грудки вырывались нежные ворчащие звуки. Я
обхватила ее правой рукой, повернулась набок и прижалась к мопсихе. Не сойти
мне с этого места, если Ада не пришла сейчас сказать по-собачьи «спасибо».
Когда-то давным-давно, в прошлой жизни, я тоже
не ходила открывать дверь сама, это делала Наташа. Вера Мартынова, очевидно, не
утруждала себя лишними хлопотами, и меня впустила в квартиру худенькая женщина
лет сорока пяти.
– Хозяйка в гостиной, – сообщила она
и провела «майора» в большую, обставленную антикварной мебелью комнату.
Там, между шкафчиком времен Павла I и
элегантной горкой скорее всего Николаевской эпохи, сидела роскошная дама. Такую
красоту встретишь только на страницах журналов, и, честно говоря, я считала,
что подобный оттенок кожи, такие сочные губы и такие фиолетовые глаза – всего
лишь результат труда профессиональных гримеров и стилистов. Но на женщине,
мирно пьющей кофе, не было ни грамма косметики. Более того, день сегодня
неожиданно выдался солнечный, яркий свет бил прямо в глаза Вере, безжалостно
освещая лицо. Но даже при таком освещении у красавицы невозможно было найти
изъяны. Волосы, роскошные кудри натуральной блондинки, небрежной волной
раскинулись по плечам, а когда хозяйка встала мне навстречу, стало понятно, что
ее талию можно запросто обхватить двумя пальцами. Четыре замужества и
длительная любовная связь с Костей не оставили на Вере Мартыновой никаких
следов. Огромные глаза смотрели слегка наивно, пухлые губы сложились в улыбку,
и, протянув мне нежную мягкую руку с безупречным маникюром, хозяйка произнесла
сексуальным меццо:
– Какая страшная история, бедный Котя, за
что его убили?
Я села в кресло, взяла предложенную чашечку
кофе и отчеканила:
– Пока не могу сообщить ничего
утешительного. Ведутся оперативно-розыскные мероприятия.
Вера резко встала, халат распахнулся, и я
увидела длинные, стройные, безупречные по форме и без всякого признака
целлюлита ноги.
– Скорей всего здесь замешана женщина.
Я вздернула брови:
– Говорят, что вы.
– Я?! – изумилась Вера. – Да мы
были знакомы полжизни. Не скрою, нас связывали особые взаимоотношения, всегда
считала Котю своим первым мужем, брак мы не оформляли, но ведь не в штампе
дело. И зачем мне его убивать?
Я спокойно допила кофе. Может, и впрямь пойти
работать в милицию? Очень уж хорошо получалось у меня вести допросы.
– Речь идет не прямо о вас, кое-кто из
общих знакомых утверждает, будто Марат Рифалин грозился уничтожить Константина,
причем именно таким жестоким образом, как это произошло на самом деле.
Вера рассмеялась грудным смехом и, вытащив
длинную коричневую папиросу, спросила:
– Будете?
Не знаю почему, я кивнула и взяла тоненькую
палочку.
– Марат, – пожала плечами
Вера, – хотите, угадаю, кто вам сказал подобную глупость?
Я сосредоточенно глотала ароматный дым,
чувствуя, как в желудке делается горячо.
– Акулина Евгеньева, – усмехнулась
Вера. – Ведь правда? Знаете, какая у нее кличка – Акула. И дело даже не в
имени, а в характере, если вцепится в кого – ни за что не отпустит, а Маратик с
крючка слетел, вот и злобится теперь… Хотите, всю правду про нее сообщу из
желания помочь органам?
