– Не забудь, – спокойно сказала она, – если ты отправишь нас на виселицу, то сам будешь болтаться рядом. – Она фыркнула и снова принялась рассматривать людей, ждущих, пока их впустят. Лателле лучше самого Люка умела взвесить взглядом кошелек, еще до того как развязаны тесемки. А также она обладала в десять раз более сильным характером, чем у ее мужа. Кости продолжали греметь. Что бы ни заставляло их катиться, это еще не достигло роковой отметки. Решающей отметки.
– Подходящая жена для мастера Люка, – промурлыкала Туон, когда они немного отошли.
Мэт искоса взглянул на нее и вновь надел шляпу на голову. В ее тоне не было насмешки. Неужели она настолько ненавидела Люка? Или она имела в виду, что сама будет женой подобного же сорта? Или… Чтоб ему сгореть, он станет как раз таким безумцем, каким считает его Домон, пытаясь разгадать, что на уме у этой женщины. Несомненно, именно она была причиной того, что в его голове катились кости. Что она намерена сделать?
До города было совсем недалеко, спиной к восходящему солнцу, по разбитой дороге, между холмов, на которых здесь не было деревьев, однако люди усеивали дорогу точно так же, как ветряные мельницы и солеварни усеивали холмы. Глядя прямо вперед, они двигались так целеустремленно, что казалось, что они не видят перед собой никого. Мэт увернулся от круглолицего толстяка, который шел так, словно собирался пройти сквозь него, и тут же вынужден был отпрыгнуть, чтобы не налететь на седоволосого старика, поразительно проворно двигавшегося на своих длинных худых ногах. В результате он оказался перед пухленькой девушкой, которая врезалась бы прямо в него, если бы он снова не прыгнул в сторону.
– Ты разучиваешь какой-то танец, Игрушка? – спросила Туон, взирая на него поверх своего тонкого плеча. Ее дыхание колыхалось прозрачным белым облачком впереди ее капюшона. – Он выглядит не очень-то изящным.
Мэт открыл было рот, чтобы указать ей, что в такой толпе трудно передвигаться иначе, но внезапно обнаружил, что больше не видит на дороге никого, кроме нее и Селусии. Люди, которые только что были здесь, просто исчезли; насколько он мог видеть, впереди, до ближайшего поворота, дорога была пуста. Он медленно повернул голову. Между ним и лагерем тоже не было никого, лишь посетители, выстроившиеся цепочкой, ожидая, пока их впустят, и цепочка была не длиннее, чем прежде. Позади лагеря дорога сворачивала в холмы и вела к дальнему лесу – совершенно безлюдная. Ни души не видать. Он прижал пальцы к груди, ощупывая сквозь куртку медальон с лисьей головой. Просто кусок серебра на сыромятном шнурке. Ему хотелось бы, чтобы он был холодным как лед. Туон выгнула бровь. Взгляд Селусии говорил, что он полный болван.
– Я не смогу купить тебе платье, если мы так и будем стоять здесь, – сказал он. Такова была цель их вылазки: он обещал Туон, что найдет для нее что-нибудь лучшее, чем платья, которые болтались на ней мешком и делали похожей на ребенка во взрослой одежде. По крайней мере он был совершенно уверен, что обещал ей это, и она не опровергала его. Работа швеи при балагане встречала одобрение Туон, но не одежда, которую та могла им предложить. Костюмы актеров сверкали блестками, и бисером, и яркими красками, но одевались они обычно в то, что подешевле. Те, у кого была лучшая одежда, носили ее до тех пор, пока она не изнашивалась в клочья. Джурадор, однако, получал свое богатство от соли, а соль означала большое богатство. В городских лавках должны были найтись любые материи, каких могла пожелать женщина.
На этот раз обошлось без махания пальчиком. Туон обменялась взглядами с Селусией. Та покачала головой, скривив губы в сострадательной гримасе. Туон тоже покачала головой. И они, подхватив плащи, направились к обитым железом городским воротам. Женщины! Он вновь поспешил нагнать их. В конце концов, они были его пленницами. Именно так. Их длинные тени вытягивались перед ними. Отбрасывал ли тень кто-нибудь из тех людей, прежде чем они исчезли? Он не мог также вспомнить, чтобы кто-нибудь из них выдыхал облачка тумана. Это, казалось, не имело значения. Они исчезли, и он не собирался раздумывать над тем, откуда они взялись или куда ушли. Может быть, это как-то связано с тем, что он та'верен. Он ведь хотел выкинуть это из своей головы. Взять и выкинуть. Кости, грохотавшие в ней, все равно не оставляли места ни для чего другого.
Стражники у ворот, по-видимому, не интересовались проходящими мимо людьми, по крайней мере мужчина и две женщины, идущие пешком, не вызвали у них любопытства. Это были люди с суровыми лицами в выкрашенных белым кирасах и конических шлемах с какими-то конскими хвостами на гребне, они пробежались безразличным взглядом по закутанным в плащи женщинам, по какой-то причине на мгновение с подозрением задержав его на Мэте, а затем вновь оперлись на свои алебарды и пустыми глазами уставились на дорогу. Они скорее всего были местными, по крайней мере это не Шончан. Торговцы солью и местная леди, Этелейн, которая, по всей видимости, говорила то, что те ей диктовали, принесли Клятвы Возвращения без колебаний и сами предложили выплачивать Шончан соляной налог еще до того, как их об этом попросили. Без сомнения, Шончан в конце концов поставят здесь какое-нибудь должностное лицо, просто чтобы присматривать за всем происходящим, но в настоящий момент у шончанских солдат были более насущные задачи. Мэт послал и Тома, и Джуилина, чтобы убедиться, что в Джурадоре нет Шончан, прежде чем согласиться на эту вылазку. Удачливый дурак, если не будет осторожен, может споткнуться и о собственную удачу.
Джурадор был процветающим деловым городом, большая часть его мощенных камнем улиц были широкими, вдоль них стояли каменные дома, крытые красноватой черепицей. Дома и гостиницы соседствовали с конюшнями и тавернами; здесь раздавался стук кузнечного молота по наковальне, там – грохот ткацкого станка, и повсюду, казалось, бочары набивали обручи на крепкие бочонки для перевозки соли. Разносчики выкрикивали приглашения купить у них булавки и ленты, пирожки с мясом и жареные орешки с лотков или сморщившуюся за зиму репу и сушеные сливы с тележек. На каждой улице перед дверьми своих лавок мужчины и женщины стояли на страже у узких столиков с выставленными товарами и громко кричали, перечисляя то, что можно купить внутри.
Узнать дома торговцев солью было, однако, нетрудно; каменные особняки, трехэтажные чаще, чем двухэтажные, занимавшие в восемь раз большую площадь, чем остальные, каждый с выходящей на улицу колоннадой, защищенной белыми расцветками кованого железа, установленными между колоннами. Нижние окна в большинстве зданий тоже были забраны такими же решетками, хотя и не всегда крашеными. В этом отношении город напоминал Эбу Дар, но мало чем еще кроме оливкового цвета лиц горожан. Здесь не было на платьях глубоких вырезов, открывающих ложбинку между грудями, не было юбок, подшитых так, чтобы были видны цветные нижние юбки. Женщины носили вышитые платья с высоким воротником, доходящим до самого подбородка, у людей попроще вышивки было поменьше, у богатых ее было много, некоторые богачки носили плащи, вышитые сверху донизу, и прозрачные вуали, спускающиеся на лицо с золотых или резной кости гребней, воткнутых в темные, уложенные кольцом косы. Короткие куртки мужчин были украшены почти столь же густо, их краски были почти столь же яркими, и, богатые и бедняки, большинство мужчин носили длинные поясные ножи с клинками чуть меньше изогнутыми, чем эбу-дарские. И богатые и бедняки, все они имели обыкновение держать руку на рукояти ножа, словно ожидая схватки, так что, возможно, в этом тоже было сходство с Эбу Дар.
