– Где? – спросил ималла.
– На юге. На юге от гор.
Ималла задумчиво погладил бороду. Если они идут с юга, то это, должно быть, заморийцы. Но что с ними делать? Птицу, которая в действительности видела солдат, можно заставить вернуться и указать дорогу его воинам. Горцы расценят это как еще один символ благоволения истинных богов, ибо птицы – это творение духов воздуха. И это будет первой победой, первой из многих побед над неверными.
– Возвращайся! – крикнул Басракан.
– Возвращаюсь, – проскрипел ворон и замолчал.
Сколько же там солдат, думал ималла, выходя из комнаты, и сколько же воинов истинных богов послать против них?
Проходя через следующее помещение, со стенами, отделанными гладким дубом, таким же дорогим в горах, как жемчуг, он задержался, чтобы поглядеть на девушку, забившуюся в угол. Из ее темных глаз текли слезы, а полные губы беспрестанно дрожали. Кожа у нее была гладкая и мягкая, и одежда не мешала ималле смотреть на нее.
Лицо Басракана исказилось от отвращения, и он вытер руки о свою алую одежду. Лишь восемнадцать лет, а уже сосуд похоти, уже пытается завладеть умами мужчин. Как и все женщины. Ни одной нет истинно чистой. Ни одной, достойной древних богов.
Очнувшись от своих мрачных мыслей, святой человек поспешил дальше. Он не боялся, что девушка уйдет. Заклятие, которое он наложил на нее, не позволит ей покинуть это помещение, пока он не даст ей разрешения, пока не сочтет ее достойной.
В коридоре он встретил только что вошедшего ималлу Джбейля. Тощий человек склонился, зашуршав своей черной одеждой.
– Да будет с тобой благословение истинных богов, ималла Басракан. Я пришел с дурными вестями.
– Дурные вести? – произнес Басракан, не вспомнив о приветствии. – Говори!
– Много воинов присоединилось к тем, что были у нас, но почти никто из них не видел символа благоволения истинных богов. – Глаза Джбейля горели лихорадочным огнем истинной веры, и рот его презрительно скривился, когда он говорил о тех, кто был менее полон веры, чем он сам. – Раздается много голосов, требующих показать жертвоприношение. Даже те, кто видел, шепчут сейчас, что существо, посланное древними богами, покинуло нас, раз его не видно уже столько дней. Некоторые из вновь пришедших говорят, что вообще нет никакого символа, что все это ложь. Они произносят это украдкой, между собой, но делать так они будут не вечно, и, я боюсь, они легко могут завладеть сердцами сомневающихся.
Басракан в отчаянии скрипнул зубами. Его мучило то же опасение, он боялся, что они покинуты, и по ночам, в одиночестве, бичевал себя за недостаток веры. Он уже пытался вызвать огненного зверя, пытался, и это ему не удалось. Но он все еще там, говорил себе ималла. Все еще под горой, ждет, чтобы выйти снова. Ждет – у него перехватило дыхание – символа их веры.
– Сколько собралось воинов? – спросил он.
– Больше сорока тысяч, ималла, и каждый день прибывают еще. Очень трудно кормить стольких, хотя они, конечно, и правоверные.
Басракан вытянулся во весь рост. Его лицо светилось верой, подкрепленной сообщением о численности его армии.
– Дай воинам знать, что мне известно о недостатке их веры. – Он произносил слова размеренно, с плавным ударением, убежденный, что они вдохновлены истинными богами. – Дай им знать, что если они хотят видеть желаемое зрелище, то от них требуется сделать то, что я скажу. Явится птица, ворон, символ, данный духами воздуха. Половина всех собравшихся должна последовать за птицей, и она приведет их туда, где находятся неверные, солдаты Заморы. Воины должны убить их, не давая уйти никому. Никому. Если это будет исполнено так, как приказано, то им будет дарован символ благоволения истинных богов.
– Птица, – прошептал Джбейль. – Символ, данный духами воздуха. Воистину велики древние боги, и воистину ималла Басракан велик пред их лицом.
Басракан небрежно отмахнулся рукой от похвалы.
– Я всего лишь человек, – сказал он. – Теперь ступай! Проследи, чтобы все было исполнено по моему приказу.
Последователь в черном поклонился перед колдуном, и Басракан, как только тот ушел, принялся тереть виски. Столько на него навалилось. От этого болит голова. Но есть еще девушка. Показав девушке зло, заключенное в ней, избавив ее от этого зла, он облегчит боль. Он изгонит из нее похоть. С видом аскета, страдающего во имя долга, Басракан пошел назад.
Глава 11
Джинар лежал в темноте на животе и изучал лагерь охотников, мирно отдыхающих на соседнем холме. Темная одежда горца сливалась с тенями на каменистой земле. Лишь тлеющие угли напоминали о кострах; сам же лагерь оставался в темноте, в которой шатры и повозки были лишь смутными очертаниями, и только в большом алом шатре горела лампа. Над острыми пиками гор на севере высоко висела луна, но густые облака пропускали ее свет лишь изредка. Отличная ночь для нападения. Он провел рукой по заплетенной в три косички бороде. Вероятно, древние боги действительно с ними.
Это казалось очевидным все эти дни, когда след охотничьей партии шел прямо, как стрела. Может быть, Огненные глаза притягивают каким-то образом к ималле и истинные боги действуют среди людей даже через заморийскую блудницу? Холодок, будто дуновение ледяного горного воздуха, пробежал по спине Джинара, и волосы на голове зашевелились. Ему показалось, что древние боги ходят по земле прямо у него перед глазами. Сзади зашуршали камни, Джинар вскрикнул от страха.
Рядом с ним на каменистую почву опустился Фаруз.
– Часовые? – спросил наконец Джинар. Он был доволен, что голос его звучал ровно.
Подошедший презрительно фыркнул:
– Их десять. Но они почти спят. Они умрут легко.
– Так много? Такую охрану выставляют солдаты, а не охотники.
– Я говорю тебе, Джинар, они чуть ли не храпят. Глаза их закрыты.
– Двадцать глаз, – вздохнул Джинар. – Достаточно, чтобы заметила одна пара. Если лагерь будет разбужен, нам придется нападать на них сначала снизу…
– Ба! Нам надо было напасть на них тогда, когда мы их только заметили, когда они шли. Или ты все еще боишься бритунийских собак? Их уже давно здесь нет.
Джинар не ответил. Лишь потому, что Шармаль один пошел справлять естественную потребность, увидели его бритунийцы, которые шли, как привидения, по следу охотников из Шадизара. Бритунийцы и заморийцы не очень любили друг друга, это правда, но и те и другие отложат взаимное убийство для того, чтобы омочить свои клинки кровью горцев. Фаруз вклинился бы с горцами между двумя вражескими отрядами – по крайней мере между сорока бритунийцами и раза в полтора большим числом заморийцев, – думая лишь о том, скольких он сможет убить.
– Если твоя… осторожность приведет нас к неудаче, – проговорил Фаруз, – не надейся защититься от гнева ималлы Басракана, свалив вину на других. Правда станет известна.
