— Наверное, ты сможешь подменить мистера Дадли у ворот.
— Или искать в крапиве безымянные могилы…
Они стояли у перил террасы; отсюда им была видна вся подъездная аллея до поворота и, вдалеке среди холмов, тонкая ниточка дороги, по которой они приехали. Если не считать электрических проводов, идущих к дому из-за деревьев, Хилл-хаус казался ничем не связанным с остальным миром. Элинор пошла вдоль террасы, которая, похоже, опоясывала весь дом.
— Ой, смотри! — сказала она, поворачивая за угол.
За домом громоздились холмы: огромные, затопленные летней зеленью, пышные и безмолвные.
— Так вот почему он зовется Хилл-хаусом, — пробормотала Элинор невпопад.
— Очень по-викториански, — заметила Теодора. — Викторианцы обожали такую чрезмерную грандиозность и с головой зарывались в бархатные складки, кисти и лиловый плюш. В более раннее или более позднее время дом поставили бы на холме, где ему самое место, а не сюда, в яму.
— На вершине холма его бы все видели. Я за то, чтобы он оставался скрытым.
— Теперь я все время буду бояться, что холмы на нас рухнут, — объявила Теодора.
— Не рухнут. Просто будут сползать, незримо и беззвучно, пока не накроют с головой. И никуда мы от них не убежим.
— Спасибо, — тихо сказала Теодора, — ты отлично довершила то, что начала миссис Дадли. Я немедленно собираю чемодан и еду домой.
Элинор в первый миг поверила, но тут же различила веселье на лице Теодоры и подумала: она гораздо храбрее меня. Неожиданно — хотя позже это станет привычным штрихом, узнаваемой чертой того, что связывалось у Элинор с именем Теодора, — та уловила ее мысли и ответила на них.
— Не надо все время бояться. — Теодора пальцем тронула Элинор за щеку. — Мы не знаем, откуда берется наша храбрость.
И она сбежала по ступеням на лужайку между купами высоких деревьев, крикнув через плечо:
— Догоняй! Я хочу поискать, есть ли здесь ручей.
— Не стоит уходить далеко, — напомнила Элинор.
Словно две школьницы, они припустили по лужайке: даже после недолгого пребывания в Хилл-хаусе их радовал внезапно открывшийся простор, радовала трава под ногами после жестких полов; почти звериный инстинкт влек девушек на звук и запах воды.
— Сюда! — крикнула Теодора. — Здесь тропка.
Ручей журчал дразняще близко, тропка петляла между деревьями — то тут, то там им открывался вид на подъездную аллею, — но все время под уклон, дальше от дома. Лес закончился, начался каменистый луг, и Элинор сразу почувствовала себя лучше, хоть и заметила, что солнце висит уже в неприятной близости от нагромождения холмов. Она позвала Теодору, однако та лишь крикнула: «Вперед, вперед!» — и побежала дальше по тропке, но почти сразу ойкнула и остановилась перед самым ручьем, который почти без предупреждения выпрыгнул у нее из-под ног. Элинор, подойдя сзади обычным шагом, успела поймать ее за руку, и обе со смехом повалились на берег ручья.
— Ох и любят же здесь пугать приезжих, — сказала Теодора, переводя дух.
— Скажи спасибо, что не упала в воду, — проворчала Элинор. — Нечего было нестись сломя голову.
— А здесь мило, правда?
Ручей тек стремительно, легкая рябь поблескивала на солнце; по обоим берегам трава спускалась к самой воде, желтые и голубые цветы клонили свои головки. За пологим склоном начинался еще один луг, а за ним, далеко — высокие холмы, все еще озаренные косыми вечерними лучами.
— Мило, — уверенно повторила Теодора, словно подводя итог.
— Я точно здесь раньше бывала, — сказала Элинор. — Может быть, в детской книжке.
— Ничуть не сомневаюсь. Умеешь пускать «блинчики»?
— Сюда принцесса приходит на свидания с волшебной золотой рыбкой, которая на самом деле — переодетый принц…
— Уж больно он должен быть маленький, твой принц, в ручье всей глубины — не больше трех дюймов.
— Тут есть камушки, чтобы перебраться на другую сторону, и крохотные рыбки — наверное, мальки.
— И все они — переодетые принцы. — Теодора растянулась на солнышке и зевнула. — Головастики?
— Мальки. Для головастиков уже не время, глупышка, но мы наверняка найдем лягушачью икру. Я в детстве ловила мальков руками и отпускала.
— Из тебя бы вышла отличная фермерша.
— Здесь хорошо устраивать пикники. Сидеть у ручья и есть крутые яйца.
— Салат с курицей и шоколадный кекс, — рассмеялась Теодора.
— Лимонад в термосе. Просыпанная соль.
Теодора перекатилась поудобнее.
— А знаешь, про муравьев все врут. Нет никаких муравьев. Коровы, может быть. Но я еще ни разу не видела на пикнике муравья.
— А быка? Обязательно кто-нибудь должен сказать: «В поле не ходи, там бык».
Теодора открыла один глаз.
— У тебя был дядюшка-юморист? Который что ни скажет, все смеются? И который советовал тебе не бояться быка: когда бык на тебя кинется, надо просто схватить его за кольцо в носу и раскрутить над головой?
Элинор бросила в ручей камешек; сквозь прозрачную воду было видно, как он медленно опустился на дно.
— У тебя много дядюшек?
— Тысячи. А у тебя?
Через минуту Элинор ответила:
— О да. Большие и маленькие, толстые и тощие…
— У тебя есть тетя Эдна?
— Тетя Мюриэль.
— Такая сухопарая? В круглых очках?
— С гранатовой брошкой.
— Она приходит на семейные торжества в темно-бордовом платье?
— Отделанном кружевом.
— Тогда, наверное, мы с тобой родственницы, — сказала Теодора. — У тебя были пластинки на зубах?
— Нет. Веснушки.
— Я ходила в частную школу, где меня учили делать реверансы.
— Я вечно болела зиму напролет. Мама заставляла меня носить шерстяные чулки.
— Моя мама заставляла брата приглашать меня на танцы, и я делала реверансы как очумелая. Брат до сих пор меня ненавидит.
— Я упала во время выпускной процессии.
— Я забыла свою партию в оперетте.
— Я писала стихи.
— Да, — сказала Теодора. — Теперь я точно знаю, что мы кузины.
Она со смехом села, и тут Элинор шепнула:
— Тише. Рядом кто-то есть.
Они застыли, прижавшись плечами и молча глядя на склон за ручьем. Трава там шевелилась: кто-то медленно и незримо пробирался по яркому зеленому холму. Солнечный свет померк, от ручья потянуло холодом.
— Кто это? — выдохнула Элинор.
Теодора крепко стиснула ее запястье.
