Спустя несколько часов после показа невесть откуда раздобытого, давнего, снятого скрытой камерой митинга, по личному кивку главного человека в стране, моего друга вывезли из кремлевских стен, высадили возле дома и забыли о нем навсегда.
Он позвонил мне вечером и спросил, где я.
– Я всегда рядом, – ответил я. – Приходи.
В тот час мы были с белоголовым, и тратили деньги на свиные уши и тяжелые напитки. Уши хрустели на зубах.
Сашка вошел в кафе растерянный и печальный, я ни разу его таким не видел. Он тряхнул своей головой и на лице его, еле теплая, образовалась улыбка. – Я едва не расплакался, видя ее и невольно повторяя своими губами.
Белоголовый скривился и легко влил в себя большую рюмку водки, впервые за последние три дня не чокнувшись со мной.
– Как поход во власть? – спросил белоголовый, не скрывая торжества.
– Я пришел туда честным, и честным ушел, – сказал черноголовый твердо, разглаживая длинными пальцами скатерь на столе.
– И как там? Не дует на высоте? – не унимался белоголовый. – Там такие же люди, как мы. Только хуже.
– А я думаю, хуже вас нет никого, – ответил белоголовый. – Тебе, наверное, няня до двенадцати лет шнурки завязывала, потому что сам ты не умел. И теперь вы… О, какие же вы мерзавцы.
Белоголовый забросил в себя еще одну рюмку и, набычившись, стал повторять:
– Смешно. Блядь, как же смешно. Смешно.
– Может, ты заткнешься? – попросил я.
– А ты кто такой? – спросил меня белоголовый. – Пустоглазые вы оба, ничего не живет внутри. Плакать хоть умеете? Ты когда последний раз плакал, ты? – Тут он наклонился через стол и попытался взять мое лицо в ладонь, все сразу.
Я увернулся, тогда он другой рукой решил зачерпнуть лицо черноголового – и тоже не удалось.
Мы вскочили, громыхая стульями, и какое-то время стояли, не дыша, внимательные и напряженные, как официанты, обслуживающие невидимых людей, сидящих за нашим столом.
– А глупости? – шепотом спросил белоголовый. – Когда вы в последний раз совершали глупости? Вот ты? – И он бросил в меня тяжелой рукой и всеми пальцами.
Не отвечая, я сел за стол. Мне было больно стоять в моих новых ботинках.
Дернув щекой, сел и черноголовый. Налил себе водки и тоже выпил один, минуя меня. Склонил голову, и темя его высветилось холодной бронзой.
– Ты зачем меня позвал сюда? – горько спросил черноголовый, не поднимая глаз.
– Ты зачем меня позвал сюда? – злобно спросил белоголовый, ловя мой взгляд.
– Видимо, сегодня поминки, – сказал я и тоже выпил не чокаясь.
Мои друзья встали и вышли, я не смотрел в их спины.
Кликнул официантку и пожаловался на больное горло. Она кивнула удивленно и внимательно.
– Вы не могли бы мне принести бутылку горячей водки? – попросил я.
– Хорошо, мы подогреем, – ответили мне.
Подогрели и принесли. Ботинки уже стояли возле ног, пустые, твердые и неприветливые. Перенеся их на стол, я начал разливать водку поочередно то в один, то во второй, то в один, то во второй. Запах пота, кожи и водки тошнотворно смешался и завис над столом.
– Молодой человек, что вы делаете? – вскрикнула официантка, подбегая ко мне.
Поднос был полон грязной водкой.
Появились вышибалы и ласково взяли меня под руки. Ботинки чернели на столе, я несколько раз оглянулся на них, словно ожидая, что они пойдут вслед за мной. Но этого не случилось.
Тяжелая дверь взмахнула предо мной, отпуская в огни, и в гам, и в суету.
Я вышел босиком в Москву.
Я первым написал этот рассказ.
Я выиграл.
Убийца и его маленький друг
Мы, ментовский спецназ, стояли в усилении на столичной трассе, втроем: Серега по кличке Примат, его дружок Гном, ну и я.
Примат недавно купил у срочников пуд патронов, и на каждую смену брал с собой пригоршню – как семечки. Загонял в табельный ствол патрон и выискивал кого бы пристрелить.
Где-то в три ночи, когда машин стало меньше, Примат заметил бродячую собачку, в недобрый свой час пробегавшую наискосок, посвистел ей, она недоверчиво откликнулась, косо, как-то боком попыталась подойти к пахнущим злом и железом людям, и, конечно же, сразу словила смертельный ожог в бочину.
Собака не сдохла в одно мгновение, а еще какое-то время визжала так, что наверняка разбудила половину лесных жителей.
Блок-пост находился у леса.
Я сплюнул сигарету, вздохнул и пошел пить чай.
«Наверняка сейчас в башку ее добьет», – подумал я, напрягаясь в ожидании выстрела – хотя стреляли при мне, ну, не знаю, десять тысяч раз, быть может.
Вздрогнул и в этот раз, зато собака умолкла.
Я не сердился на Примата, и собаку мне было вовсе не жаль. Убил и убил – нравится человеку стрелять, что ж такого.
– Хоть бы революция произошла, – сказал Примат как-то.
– Ты серьезно? – вздрогнул я радостно; я тоже хотел революции.
– А то. Постреляю хоть от души, – ответил он. Cпустя секунду я понял, в кого именно он хотел стрелять.
Я и тогда не особенно огорчился. В сущности, Примат мне нравился. Отвратительны тайные маньяки, выдающие себя за людей. Примат был в своей страсти откровенным и не видел в личных предрасположенностях ничего дурного, к тому же он действительно смотрелся хорошим солдатом. Мне иногда думается, что солдаты такие и должны быть, как Примат – остальные рано или поздно оказываются никуда не годны.
К тому же у него было забавное и даже добродушное чувство юмора – собственно, только это мне в мужчинах и мило: умение быть мужественными и веселыми, остальные таланты волнуют куда меньше.
На свое погоняло Примат, как правило, не обижался, особенно после того, как я объяснил ему, что изначально приматами считали и людей, и обезьян, и австралийского ленивца.
У самого Примата, впрочем, было другое объяснение: он утверждал, что все остальные бойцы отряда произошли именно от него.
– Я праотец ваш, обезьяны бесхвостые, – говорил Примат и заразительно смеялся.
Ну а Гном, хохмя, выдавал себя за отца Примата, хотя был меньше его примерно в три раза.
Примат весил килограмм сто двадцать, ломал в борьбе на руках всех наших бойцов; лично я даже не решился состязаться с ним. На рукопашке его вообще не вызвали на ковер после того, как он сломал ребро одному бойцу, а другому повредил что-то в голове в первые же мгновения поединка.
Пока Гном не пришел в отряд, Примат ни с кем особенно не общался: тягал себе железо да похохатывал, со всеми равно приветливый.
