Не умея снести всего этого, я поспешно оделся и отправился гулять.
Уже в подъезде услышал, что студенты, оказывается, тоже сидят дома, прогуливая занятия.
Черт пытал все еще недобитого бедолагу:
— Нет, ты мне скажешь, где ты это прячешь! Дебил дебилом, обкуренный придурок, а прячет так, что не разыщешь! Быстро сказал: где?!
Некоторое время, словно в ступоре, я прислушивался к их разговору.
Вдруг бедолага заплакал, а потом зарыдал, всхлипывая и непрестанно сморкаясь.
— Ладно, ну все... — в мгновение затишья вдруг раздался голос черта. — Чаю... хочешь?.. Будешь чай, эй?.. Бедолага ты, бедолага.
Навстречу мне поднимался Юрий, я поздоровался с ним, он что-то буркнул в ответ и разминулся со мной так, чтоб не прикоснуться ко мне и рукавом.
В сердцах я плюнул на пол.
— Мерзость... — шептал Юрий, открывая свой замок и обращаясь, казалось, и ко мне, и к студентам, один из которых плакал, а второй утешал, и вообще к миру. — Как отвратительно!.. Мерзость и безумие... Просто отвратительно.
В тот день с самого утра сыпал, лип и намерзал к грязи снег, и по этому снегу я пошел в сторону больших улиц и разноцветных фонарей.
Приходилось держаться дальше от дороги — грязь из-под колес летела во все стороны.
На единственной в нашей округе пешеходной улице гам авто стих, и на душе стало спокойнее.
Здесь водились разномастные молодые люди, никак и никогда не мешавшие друг другу. Кажется, кто-то из них был эмо, а кто-то гот или, быть может, панк. Я никогда ничего не понимал в этом, но при случае всегда вставал неподалеку и всматривался в них, покуривая.
Сегодня они мерзли и сбивались друг к другу поближе, притоптывая в своих ботинках на толстых подошвах и потряхивая головами с диковинными прическами.
В ушах, в подбородках, в бровях и в носах их блестели индевеющие серьги и шурупы.
Двое молодых людей непонятного пола целовались, сидя прямо на асфальте, в снегу. Одеты они были в одинаковые, почти черные от разнообразно налипшей, давно высохшей грязи брюки.
Наконец молодые люди оторвались друг от друга. Оба оказались парнями, оба были небриты, только у одного были чуть подкрашены глаза, а у второго — нет.
Я отвернулся и поспешил дальше. Ненакрашенным был сын Юрия, я его узнал.
Подходя к своему дому, я уже догадывался, что простыл. Меня поколачивало, и в голове стлался осклизлый туман, и кто-то все норовил присосаться к моим соскам то ли холодным, то ли горячим, то ли сразу холодным и горячим ртом.
Впереди меня шли Нина и дочь. Нина поддерживала ее, а та ставила ноги так, словно попала на болото и каждую секунду боится попасть в трясину.
Я обогнал их, скользя и разъезжаясь ногами по ледяной грязи.
Возле нашего дома стояла вишневая «девятка». Дверь в подъезд была почему-то открыта, а внутри раздавались совсем незнакомые и грубые голоса.
Студентов из их квартиры выволакивали люди в форме.
Я впервые увидел воочию черта и бедолагу, так что поначалу не разобрался, кто из них кто. Они оказались совсем не похожи на мысленно раскрашенных мной персонажей.
Один был рыжий и сутулый, а второй вообще бритый и крепкий, хоть и со впавшими, почерневшими глазами.
Ожидая услышать, когда бритый заговорит голосом черта, я вдруг услышал, как знакомым, недобрым баском начал ругаться рыжий:
— За что вы меня тащите, ау? — спрашивал он у своих конвоиров.
— «Хранение», есть такая статья, — отвечал ему один служивый с готовностью, легонько подталкивая рыжего в плечо.
— Я ж вам объясняю: я не употребляю наркотики. Никогда не употреблял!
— Не употребляешь, а в матраце прячешь, — терпеливо объяснял ему человек в форме.
— Нет, ты все-таки гнида, — рыжий обернулся к бритому. — Как же ты, обдолбанный мозг, догадался спрятать свою отраву ко мне?
— Да пошел ты, — прогнусил равнодушно бритый. — Вляпался — меня не тяни. Я вообще не в курсах.
— Это не ты нас стуканул, сосед? — спросил рыжий черт, увидев меня, медленно поднимавшегося наверх.
— Откуда ты меня знаешь? — почему-то поинтересовался я вместо ответа, но рыжего уже столкнули дальше, и он, не успев ничего сказать, засеменил по ступенькам.
На первом этаже навстречу задержанным студентам и их конвоирам попались Нина с дочерью. Дочь, казалось, вообще не замечала ничего, а просто шла в своем аду то по скользкой поверхности на улице, то вверх по ступеням подъезда.
— Ты, хорош со всеми трепаться! — сказали рыжему черту, когда он встретил женщин, и, кажется, теперь уже ударили всерьез.
Я и не понял, стоя сверху, с кем он пытался заговорить: с Ниной, с дочерью ее...
Грохнула железная парадная дверь — и все стихло.
Из квартиры студентов шла тишина, замешанная на недавнем уходе людей: там еще гуляли сквозняки, и нанесенные извне чужие запахи никак не могли понять, где им, в чем раствориться.
Из моей квартиры шла привычная тишина, в которую я входил, как ключ в скважину, сразу закрываясь изнутри на все обороты и пропадая бесследно.
Из квартиры Нины и ее дочери шла тишина тягостная и нудная, как зубная боль в несколько ночей длиной.
А в квартире преподавателя молчали так, словно живых людей там не было вообще.
Постояв минуту, прислушиваясь к разным видам тишины, я неожиданно подумал, что надо бы все объяснить этим в форме: они ведь задержали и увели ни в чем не повинного рыжего черта!
Но на улице не было уже никого. На следы уехавшей «девятки» нападало столько снега, что они стали почти неразличимы.
Колеса
И вот я очутился на кладбище. Однажды был в гостях у своего знакомого дура...И ка. Общались попусту, смотрели в телевизор, он изнывал от желания хоть как-то себя развлечь, я лежал на его прокисшем диване.
Дело было в общаге на пятом этаже.
Тут в неприкрытую, в пинках и пятнах, дверь влез котенок мерзкого вида, как будто всю жизнь обитал в помойном ведре.
На него мой знакомый и обратил свое дурацкое внимание.
— Это ты, зассанец, — поприветствовал пискнувшее животное и взял в руку, разглядывая неприязненно.
Мы только что курили, отплевываясь в осеннюю сырь, и окно было открыто.
Когда я отвлекся от телевизора, котенок уже висел, цепляясь лапками за подоконник, собирая кривыми коготками белые отколупки краски. Удивительно было, что зверек не издавал ни единого звука, сползая в свое кошачье небытие.
Вспомнил некстати, что у какого-то поэта на том свете пахнет мышами. Нашему котенку понравилось бы, если так. Но, кажется, ни черта там не пахнет.
