— Да, я тоже это видел; Маканин ведет себя с удивительным достоинством. Но подобны ему в своем поведении далеко не все. «Писателей надо пороть», — Василий Розанов писал, вот что я вдруг вспомнил. Надо нас пороть, а? Хотя бы иногда? Как писатель тебя спрашиваю. Или забить на нас? Или любить нас при жизни и ставить большие памятники?
— Можно пороть, но степени тех пыток, которые писатель организует сам себе, все равно не добиться. Можно забить, но никуда от нас не денетесь, мы все равно ваша кровь, слюна и сперма. Забившие сейчас придут потом.
Памятники при жизни не нужно — некоторые от солнца или мороза трескаются.
— Ты роман пишешь, я знаю. О чем он? И когда?
— Роман, вернее, большой текст, будет не знаю когда. Я как будто начал с нуля, по сравнению с рассказами совсем другое чувство. Радостно изумился, когда увидел, что вместо трудных переходов можно иногда ставить точку и писать — глава номер следующая. Старшие друзья подсказали — а еще можно ставить звездочки.
— А я цифирки ставлю… Ну и? О чем?
— О любви — к Северу и Югу, к морю и суше, к женщинам и детям, к русским, поморам и карелам. О ненависти — к Северу и Югу, женщинам, русским, поморам и карелам. О страстях шекспировских и тонких чувствах. О нежности и похоти. О смерти. О возбуждении в себе чувства жалости. О бессмысленности всего. И о надежде. Слишком много всего. Не знаю, получится ли. Но стараюсь. Иначе никак.
— У современных писателей нашего поколения есть серьезные проблемы, какие-то общие для всех?
— Мне кажется, главная проблема — боязнь жизни. Если хочется писать сильно, придется на своей шкуре испытать боль, унижение, плевки в душу, предательство друзей и твое собственное, алкоголь в той или иной степени. А еще — радость короткого полета, запахи мира и ласковость Божьей души. Но все это будет отпущено полной мерой, и за все придется ответить. Многие этого боятся.
А еще раздражает плаксивость какая-то, чувство, что весь мир тебе обязан. Хочешь быть счастливым — будь им. Хочешь быть писателем — пиши.
— А кем бы ты был, если б не писателем?
— Было в жизни несколько случаев, когда от смерти или большого зла помогала книга. То есть без литературы был бы весьма вероятным прахом. Поэтому нужно продолжать. Хорошо, если мои книги тоже кому-то помогут.
— Будущая жизнь — только литература? Что-то иное представляешь в своей судьбе?
— Наверное, да. Хотелось бы, возможно, в кино себя попробовать, но там слишком много людей, слишком большие деньги и слишком часто пляшут.
— Мечта?
— Жизнь и счастье детей.
— Любимый чужой рассказ есть у тебя? Спрашиваю тебя как отличного рассказчика.
— Сэлинджер, «Лапа-растяпа».
— Единственный раз, когда взгляды Прилепина и Новикова чуть совпали — когда произошли события в Кондопоге. Не боишься, что вся страна превратится однажды в Кондопогу?
— Не боюсь, потому что так не будет. Другой вопрос — это хороший урок властям. Нужно решать проблемы, а не по-страусиному прятать в песок свои золотые яйца.
— Чего ждешь от политического года?
— Жду прежде всего спокойствия. Чтобы телодвижения различных сил оставались в границах разума и ответственности.
АНТОН УТКИН:
«В России «иосифляне» восторжествовали над «нестяжателями"»
Антон Александрович Уткин родился 24 марта 1967 г. в Москве.
Служил в армии. Окончил в 1992 г. истфак МГУ им. М.В.Ломоносова и в 1997 г. — Высшие курсы сценаристов при Госкино.
Публикуется с 1996-го. Автор романов «Хоровод», «Самоучки», книги рассказов «Приближение к Тендре». За роман «Хоровод» ему была присуждена премия «Ясная Поляна» в номинации «За выдающееся дебютное произведение». Произведения Антона Уткина переведены и вышли отдельными изданиями в нескольких европейских странах. Работает также в кинематографе (короткометражный фильм «Степь» (2005) по собственному сценарию).
Книги Уткина я прочел недавно и, признаться, был раздосадован на себя, что «пропустил» его в свое время. Сборник тихих, минорных, отлично сделанных рассказов «Приближение к Тендре» (и одноименной повести) и удивительный, на материале XIX века написанный роман «Хоровод», безусловно, относятся к числу самых важных достижений «нулевых» годов.
Мы еще вспомним про эти книги, пока будем говорить с Антоном.
— Антон, я традиционно прошу моих собеседников рассказать о себе и семье. Итак…
— …семья самая обычная: отец — инженер, мама — работник библиотечной системы. Бабушка занималась конструированием аппаратов для эвакуации неудачно приземлившихся космонавтов.
— Уже интересно. Передалась по наследству техническая жилка?
— Нет, склонности к техническим премудростям в себе не обнаружил. Зато увлекался историей, даже занимал призовые места на районных и городских олимпиадах по этому предмету.
После армии поступил в МГУ на исторический факультет. Окончил курс в 1992 году. Ученым в привычном значении не стал, то есть ученой степени не имею, но думаю, что имею право считать себя историком. Какого-то устойчивого места в послеперестроечной России не нашел и в конце концов решил учиться на Высших курсах сценаристов и режиссеров в мастерской у Натальи Борисовны Рязанцевой, думал писать сценарии к игровым картинам, но больше увлекся документальным кино. Оно, в отличие от игрового, за счет малобюджетности и мобильности своего инструментария продолжало жить более или менее полноценно даже в самые тяжелые годы. Им с удовольствием занимаюсь сейчас наряду с литературой.
— Знаю, что твои книги переводят. Какие книжки успели выйти и где? Как западные читатели тебя воспринимают?
— «Хоровод» вышел в «Галлимаре», Франция, «Самоучки» — в Австрии, в издательстве «Переправа», рассказы переведены на чешский, польский, испанский, итальянский. Западные читатели мои крупные вещи не воспринимают, и я честно предупреждаю об этом зарубежных издателей и переводчиков. Например, «Хоровод» был издан во Франции в 1999 году пятитысячным тиражом, на две тысячи больше, чем в России, но продано там с тех пор всего пятьсот экземпляров. Признаться, я не знаю, зачем меня переводят. Видимо, из академического интереса.
— Да, ситуация… странная. А как ты вообще воспринимаешь свой — назовем это пышно — литературный путь?
— Да как удачный воспринимаю свой путь. Если что-то и не удалось, то этим я обязан тому затворническому образу жизни, который я избрал себе на несколько лет, ну и еще некоторым неудобным чертам характера, которые, к сожалению, до сих пор не вполне изжиты. Меняющаяся действительность оказалась куда быстрее моих способностей постигать ее. В известном смысле на какое-то время я отстал от жизни. Хотя, с другой стороны, жизнь моя шла, и я ее видел. Так что до конца не понятно, кто от кого отстал и вообще кто куда идет…
Ох, Захар. Коротко ответить на такой вопрос я не сумею. Я об этом шесть последних лет писал роман, наперегонки с жизнью. Написал. Он так и называется — «Крепость сомнения».
