- Кто это? - спрашивает Гоша.
Женщина начинает плакать ещё громче.
Шея берет тетку за локоть и уводит ее в ванную.
Старшая сестра, рвётся было за ней, но ее аккуратно усаживают на стул, она делает ещё одну нервозную попытку подняться, и получает звонкий удар ладонью по лбу.
Скворец в каком-то мандраже, начинает открывать двери серванта. Последняя дверь не сразу поддаётся, Саня дергает сильнее, и на него вываливается из шкафа человек. Кто-то из наших сдуру щёлкает затвором, хотя стрелять явно не в кого, - выпавший из шкафа оказывается стариком лет шестидесяти.
Его обыскивают, хотя сразу видно, что в обвисших штанах на резинке и до пупа расстегнутой грязно-белой рубахе оружия не утаишь.
- А чего вы его спрятали? - удивляется Хасан, толкая старшую сестру. Она быстро, перемежая русские слова с чеченскими, начинает говорить, что солдаты убивали всех, изнасиловали соседку в подъезде, и деда ее застрелили и бросили из окна, и ещё что-то, - полный беспредел творили злые солдаты, даже всех чеченских пацанов перестреляли. И вот за старика, за отца, она тоже боится.
Появившийся из ванной Шея, велел забрать обнаруженного старикана с собой.
- А бабу? - предложил Гоша.
- Да хули ее тащить, здесь у каждой второй муж воюет.
- Может, она и вправду не знает, где он, - добавил он, подумав.
- А если ее за ноги повесить, то она вспомнит, где, - отвечает Гоша. - Или хотя бы, по каким дням он заходит домой за жрачкой.
- А где ее повесить? - спрашивает Шея.
- А прямо в «почивалье».
- Семёныч не даст.
Непонятно, шутят они или серьезно.
- Не, давай вернёмся, - останавливается Гоша уже на лестнице. - Пойдем ее… уломаем поговорить на предмет местонахождения супруга? - теребит он Шею, - Я там пассатижи видел. И утюг. Всё для ответственной беседы.
- Хорош! - одергивает его взводный.
Другие квартиры в доме пусты. Кое-где стоит обычная советская мебель, раскрытые шкафы с пустыми вешалками, разбитые телевизоры, кресла с выдранным нутром.
Останавливаемся покурить на одной из лестничных площадок. И тут Аружев, оставленный ниже этажом на площадке с начисто вынесенным окном наблюдать за улицей и домами напротив, передаёт по рации:
- Вижу движение вооруженных людей!
Сыпемся по ступеням к Аружеву. Шея орёт матом, чтоб не грохотали, не суетились, не светились и вообще на хер заглохи все. Комвзвода осторожно присаживается возле бледного Аружева.
- Где? - спрашивает он почему-то шепотом.
- Вон, на третьем этаже!
Шея приглядывается.
- Может, обстреляем? - шёпотом риторически спрашивает Шея.
- Не надо, они уйдут… - говорит Аружев и оборачивается на парней, чтобы его поддержали.
- Не, надо обстрелять, - задумчиво говорит Шея, глядя в бинокль.
Стоит тяжёлая пауза, все щурятся и смотрят на противоположные дома.
- Вот Семёныч руками машет, - продолжает Шея, - Сейчас мы его обстреляем…
- Какой Семёныч? - удивляется Аружев.
- Ты не в артиллерии служил, Русик? - начинает первым смеяться Язва. - Из тебя бы вышел офигенный наводчик!
Руслан разглядел наших на другой стороне улицы.
Через десять минут мы собираемся возле зачищенного дома. Группа, пошедшая с Семёнычем, задержала двух весьма побитых жизнью чеченцев, трудноопределимого возраста. Ну, лет под сорок, наверное, каждому. Рядом с нашими, - два в высоту, полтора в плечах добрыми молодцами, чичи смотрятся, как шкеты. Спортивные штаны с отвисшими коленями усугубляют картину.
Вызываем с базы приданные нам «козелки», чтобы отвести чичей.
Усаживаем чеченцев в машины, на задние сиденья; двоих, - в один «козелок», задержанного нами старика, - во второй. Язва едет старшим. Я, по приказу Шеи, усаживаюсь рядом с водителем во втором «козелке».
Мы трогаемся, проезжаем всего метров сто, и я внезапно понимаю, что у меня атрофированы все органы, что мой рассудок сейчас двинется, и покатится, чертыхаясь, назад, к детству, счастливый и дурашливый. По нам стреляют. Откуда, я не понял. Почему-то мне показалось это совершенно не интересным. Я зачарованно взглянул на дырку в брызнувшей мелким стеклом лобовухе. Потом, неожиданно для себя самого, ловко открыл дверь, вывалился на дорогу, одновременно снимая автомат с предохранителя, и в несколько кувырков скатился к обочине, в кусты.
Оборачиваюсь назад, - Санька Скворец сидит за машиной на корточках и вертит головой. Возле машины лежит, поджав ноги, дед-чеченец.
Водителя я не вижу.
«Козелок», ехавший впереди нас, снесло на противоположную обочину; из парней, ехавших в нем, я тоже никого не вижу.
Куцый вызывает по рации меня и Язву. Тянусь к рации, чтобы ответить, и слышу, как Язва отвечает первым, чуть срывающимся голосом:
- На приёме!
- «Семьсот десятый» на связи! - кричу и я.
Семёныч немедленно отвечает:
- Займите позицию, и не высовывайтесь! Стреляют из домов впереди вас!
«Займите позицию…» - передразниваю я Куцего, и ловлю себя на мысли, что меня всё происходящее как-то забавляет, кажется весёлым, неестественным. Вот, мол, война началась уже, а я все ещё жив. Значит всё замечательно! Всё просто чудесно! Только руки дрожат…
Я поворачиваю голову к Скворцу, машу ему рукой.
«Ляг!» - показываю. Он не понимает.
- Саня, ляг!
Чеченцы стреляют очередями, откуда-то спереди. Я вижу, как несколько пуль попадает в машину, одна разбивает зеркало заднего вида.
«А если взорвется? - думаю, - В кино машины взрываются…»
Саня, тоже понимая, что в машину стреляют, дёргается, не знает куда деться.
- Давай сюда! - кричу.
Санька привстаёт на колене, и, зажмурившись, в два прыжка летит ко мне.
- Водюк где? - спрашиваю.
- В канаве лежит с той стороны.
Кусты, в которых мы завалились, - негустые; ближний, тот, что справа, дом, нам хорошо виден. Он безмолвен.
«А если б стреляли оттуда? - думаю я. - А если сейчас начнут стрелять?»
Смотрю на дом с таким напряжением, что кажется, вот-вот начну видеть его насквозь.
- Смотри на дом! - говорю Сане, сам разворачиваюсь в сторону дороги, укладываюсь поудобнее, упираюсь рожком автомата в землю, охватываю цевьё. Плечо чувствует приклад, всё в порядке.
Поднимаю голову, - что там у нас? Откуда стреляют?
Ничего не соображаю, глаза елозят поспешно…
И тут у меня едва затылок не лопается от страха, - явственно вижу, что стрельба ведётся с чердака дома, находящегося по диагонали, метров за пятьдесят от нас, и метров за тридцать от первого «козелка».
