Я бегу к пацанам, крича, чтоб они прекратили стрелять. Кого-то из лежащих у края и уже изготавливавшихся к стрельбе, хватаю за шиворот, поднимаю. Толкаю Монаха, крича что-то ему. Повернувшись, он мгновенье смотрит на меня, улыбаясь, и в полный рост, не спеша, уходит к лазу.
Вместе с подоспевшими Столяром и Язвой, мы уводим Андрюху-Коня.
В «почивальне» с горем пополам находим тех, кому необходимо заступить на посты, отправляем наряд на крышу.
Кто-то ложится спать. Столяр что-то шепчет Плохишу, и тот вскоре приносит ещё спиртного. Дядя Юра пытается уговорить нас угомониться.
- Все нормально, Юр! - говорит Столяр. Косте, наверное, уже за тридцать, посему он называет дока не по отчеству, и не «дядя», а просто по имени.
В который раз начинается разговор о случившемся днём, на этот раз повествование ведёт дядя Юра. Он ведь первый узнал, что Шею и Тельмана убили, и он рассказывает, как всё было. И мы ещё несколько раз поминаем парней. Обоих сразу, и по одному. И всех остальных солдат, погибших на этой земле.
Приходит кто-то с наряда на крыше, просит водки.
- Вы там… понятно, да? - строго говорит Столяр и водку выдает.
- Не стреляют больше? - спрашивает Язва.
Отвечают, что нет.
- Только дождь льёт. Холодно. Сейчас с крыши смоет нас.
Бесконечно усталый, усталый, как никогда в жизни, иду спать. Наверное, я так же был ошарашен случившимся, так же устал, и столь же ощущал себя счастливым, когда родился. Какое-то время, взобравшись на кровать, я думаю обо всём этом. И как обычно перед сном, кажется, что из мысли, ворочающейся в голове, должен быть выход, как-то она должна забавным и верным образом разрешиться.
- Ключицы, - одно из самых красивых мест у мужчины, - говорила Даша, и застенчиво улыбалась, - Ты подумаешь, что я сумасшедшая…
- Нет, говори, пожалуйста.
- У многих мужчин они просто безобразны. Но если… если, например, в автобусе, я увижу молодого человека с определенным видом ключиц, я только по ним одним могу определить, что у этого юноши тонкие запястья… что у него вытянутые мышцы живота - продолговатый такой живот… что, если у него есть растительность на груди - она как у собак (здесь Даша назвала породу) - такая редкая волнистая шерсть.
Я бы хотел, чтобы Даша была художницей, - у неё было зрение. Когда Даша говорила о мужчинах, я чувствовал себя неуютно, я стремился к зеркалу, чтобы увидеть себя ещё раз, но другими, новыми глазами, - я вдруг понимал, что прожил двадцать с лишним лет и не видел своих ключиц.
«Но ведь всё, что она говорит, всё это изощрённое знание, у неё было и до меня, всё это она изучила до меня, любила до меня?» - думал я.
Это стало моей основной целью, - узнать о мужчинах моей девочки всё. Я старательно изображал равнодушие, и задавал, как бы ненароком, наводящий вопрос. Я с удовольствием задавал бы прямые вопросы, (где, когда, как именно и сколько раз), но, я повторяю, она не любила назойливости. Любая беседа должна быть к месту и к настроению. Как одежда. Ничто не должно выливаться в выяснение отношений, тем более, в допрос.
Это могло быть так. Случайно, скажем, по дороге в кафе, зашёл разговор о лошадях.
- Я раньше никогда не кончала, - неожиданно начинает откровенничать Даша, - Я даже думала, что так и должно быть. Я научилась кончать на ипподроме. Когда едешь на лошади - и она меняет шаг, скорость - вот в эти секунды… когда входишь в ритм езды… это подступает. И у меня стало получаться, - я поняла, в чем дело. Нужно уловить ритм.
И здесь, будто крадучись меж расставленного на полу хрусталя, в разговор вступал я. Получалось плохо, - раздавался звон, видимо, я что-то ронял, но Даша не подавала виду. Может быть, это было ее не до конца осмысленной забавой, - потягивать меня за нервы, (так ребенок оттягивает струны у гитары). Но, скорее, она, действительно, воспринимала всё, что говорила мне, легко.
Мужчины выходили из-за самых нежданных углов и закоулков ее жизни.
Обмолвившись о ком-либо из них, она, если я просил, всегда рассказывала что-то, однако ее интересовала, по большей части, духовная сторона отношений ее отношений с мужчинами, меня - физическая. Я никак не мог себе представить, что эти губы и эти руки…
Что они были для нее? Кто она была для них?
Семнадцатилетняя девочка, черно-алый цветок, биологическая редкость, лакомый кусочек для психолога за тридцать? Сумасшествие для вернувшегося с зоны рецидивиста? Бесшабашная самочка, изящное существо двадцати лет, которая не откажет очаровавшему ее мальчику, юнцу?
В ночных клубах, закатившись туда с пьяными друзьями, я высматривал похожих на нее, - брюнеток, с короткими волосами, с почти бесстрастным, чуть строгим взглядом, неестественно изящных, большегрудых. Иногда мне везло, - я видел что-то подобное ей. Они ничего не значили для меня сами по себе. В них я видел ее во временной ретроспективе, - ее до меня. Вальяжные посетительницы ночных клубов, меняющие мужчин в разные вечера, изящно играющие в бильярд, пьющие сок маленькими глотками, целующиеся, закинув голову, в центре танцзала, уезжающие на скользких и лоснящихся, как леденцы, машинах, - неужели это и она тоже? Я безобразно напивался, глядя на них, похожих на нее, но не подходил к ним, никогда.
Позже Даша, когда я поделился с ней своими кабацкими страданиями, заявила, что никогда не знакомилась с мужчинами в ночных клубах, - «это не мой стиль».
«А что - „твой стиль“? - вопил я мысленно, и мысленно бил бокалом о стену».
Милая моя, развратная, божественная, сладкая, какие воображаемые сцены я устраивал.
- Ты говоришь, что ждала меня? Что тебе был никто не нужен? - кричал я. - Ты лжёшь! (О, я был так пошл в своих обвинениях! Даша вполне могла сказать бы мне: «Ты старомоден, как граммофон, Егор!», но она молчала, с интересом поглядывая на меня, быть может, догадываясь о том, что я думаю; иногда легко касаясь моей по бритой в области черепа и небритой в области скул…)
- Это неправда! - клял я ее мысленно. - Бесконечно выспрашивая тебя, я выяснил, что за год, предшествующий моему появлению, ты сменила двенадцать мужчин! Но даже это не самое страшное, - ты ведь не меняла их каждое тридцатое число, каждого месяца. Ты жила с (мысленно я называл имя одного из), а в это время встречалась с цыганом, со своим бородатым психологом, ещё с кем-то, - все они не разделяются временем. В разные выходные одного месяца ты спала с разными людьми! Если бы ты забеременела тогда, ты бы даже не знала чьё дитя ты будешь носить!
- Ты изуродовала меня. Ты создала урода. Я тронут тобой до глубины души. Их лица плывут передо мной, их руки распинают тебя ежедневно в моей голове. Я хочу иметь что-нибудь своё! У меня уже было в интернате всё общее! Я хочу своё!
Я смотрел на неё сумасшедшими глазами и молчал.
- Я так мечтаю зайти с тесаком за пазухой к каждому из твоих кавалеров. Я так мечтаю собрать классифицированные тобой органы этих мужчин в один пакет. Большой прозрачный целлофановый пакет, будто бы наполненный раздавленными помидорами, - полный яйцами и скурвившимися членами. Я вижу, как я иду по улицам, из пакета капает на асфальт, а мимо меня проносятся машины скорой помощи, спешащие в те дома, где я только что был. Я хочу принести этот пакет тебе и сказать: «На! Это - твоё!»
