- Разве ты веришь, Егор? - спрашивала она.
- Не хочу мочь без тебя. Хочу без тебя не мочь. Чтобы время без тебя невмочь было.
Она пыталась меня отвлечь. Да, она любила, когда чувство кровоточит. Но она не любила истерик. И пыталась меня отвлечь, переводя разговор на то, что должно было отвлечь меня, отвлекало всегда.
- Знаешь, какая разница между нами? Даша любит сухой и жесткий язычок - кошачий, а Егор - мягкий и влажный - собачий.
- Перестань.
Даша вглядывалась в меня, раздумывая о чём-то.
- Я тебя обманула с преподавателем. Ничего у него со мной не было. Не знаю, зачем придумала…
- А больше ни с кем… не обманула?
- Нет.
Не знал, радоваться или огорчаться.
«Бред, бред, бред», - повторял зло.
«Почему всё так глупо…»
«Ты появишься как-нибудь утром, и даже не поймешь по моему сонному виду, что я рад видеть тебя безумно. Это просто особый сонный вид безумия…» - так думал, не знаю о чём, - откуда она должна была появиться?
Придумывал, что всё изменилось, всё стало иначе, но мы остались. Фантазировал болезненно.
Узнал, что Даша вела дневник, - с тринадцати лет. Мне несколько раз попадались листки из него, - Даша мне сама дала почитать. Там было о ней, о том, что я хотел знать.
- Дай ещё? - попросил я, но она отказала мне в возможности заняться психологическим мазохизмом.
На следующее утро я сказал, что не выспался и попросил ее сходить в магазин:
- Дашенька, купи мне пива! - сонно шептал я, из-под век трезвыми и спокойными глазами глядя, как она выходит.
Как только хлопнула дверь, я вскочил и принялся перерывать Дашину квартиру.
- Ну что, нашел? - прокричала Даша, открывая дверь.
- Не стыдно? - спросила она, войдя, - догадавшись, чем я занимался в ее отсутствие.
- Дай, пожалуйста, - попросил я.
- Тема закрыта. Я его выкинула. Ты понял, я его выкинула? - сказала Даша, и ушла в ванную.
Когда она вышла, я сидел на кухне.
- Ты - мой первый мужчина, - сказала Даша, - Если бы я знала, что у меня будешь ты, я бы ни разу никогда ни к кому не прикоснулась. Я тебе клянусь, Егор.
Я обнял ее. Я даже хотел заплакать, но не стал. Зачем плакать, если я ее люблю?
«А дневник она не выкинула, - подумал я, успокоившись. - Вчера она никуда не ходила, а сегодня ничего с собой не брала».
Через день мне выдался ещё один вечер, - Даша ушла.
Я перетряс всю Дашину библиотеку, влез на антресоли, в одежные и кухонные шкафы, под ванную, даже в туалетный бачок заглянул, - в том же месте мой дедушка от сожительницы прятал водку. Я надеялся, что там, в бутылку упрятанная лежит рукопись, повесть о Дашиной жизни. Но нет, - не лежала. Нигде ее не было.
Прошло ещё два дня и утром, за чаем, Даша спросила:
- Ты выкинул мусор?
- Да, ещё вечером.
- Ничего не видел?
- Где.
- В ведре?
- Да я туда не заглядываю.
- Я дневники туда положила… Хотела сама вынести мусор и забыла. Вспомнила только сейчас и очень испугалась.
Надо ли говорить, что я допил чай и пошел то ли Тошу искать, который ещё вечером не вернулся с улицы, то ли за пирожными для Даши.
У контейнера стояли два миролюбивых, уже знакомых мне бомжа.
- Пошли вон, - сказал я им и заглянул вовнутрь железного бака, почти до верху наполненного мусором. Сверху тетрадей не было. Я извлек из мусора детскую без колес машинку и попробовал орудовать, как лопаткой, ей. Но машинкой копошиться было неудобно, и я обломил сук у дерева.
«Как же так! - чуть не плакал я, ничего не находя. - Мусорной машины, вроде ещё не было! Где же они? Может, бомжи взяли?»
Бомжи стояли неподалеку и равнодушно взирали на меня. Похоже, они даже разучились удивляться.
- Идите сюда! - сказал я, своим скотским голосом бестактного спецназовца с многолетним и позорным стажем разгона нищего люда.
Бомжи послушно засеменили ко мне.
- Сумки раскройте!
В сумках лежали объедки, плафон от лампы, пластмассовая бутыль, стеклянная бутыль…
- Всё, идите!
Я порылся ещё минут десять, совершенно не чувствуя брезгливости. Дневников в контейнере не было. Наверное, мусорная машина всё-таки приезжала.
Потом уже, я спросил у Даши, где она прятала дневники.
- В старой швейной машинке, в коробке, - сказала Даша.
Я вспомнил, как я долго смотрел на эту деревянную коробку, обыскивая дом, постучал по ней пальцем, и почему-то даже не подумал, что… И потом даже в столике нашел ключ от нее… И не открыл.
«Какой ужас, какая, господи, жалость, что я теперь никогда, никогда не узнаю ту Дашу, - ее мысли, то, что она думала, то над чем я гадал так некрасиво и так долго» - терзался я.
В припадке тихого идиотизма, я поехал за город, на дребезжащем трамвае, - на городскую помойку, - чтобы перерыть там всё, и в грудах склизкой дряни, почти закопавшись в отбросах и ошметках, найти искомое…
Помойка издавала целую симфонию запахов. У нескольких гигантских куч кормились сотни птиц и несколько деловитых нищих. И они не удивились моему приходу. Быть может, нищие с лёгкостью принимают себе подобных? Но мало кто считает себя нищим…
Я долго смотрел на завалы гнили и мусора, выискивал блаженно надеющимся взглядом.
Всё это должно было как-то разрешится.
Первое почти радостное возбуждение скоро прошло. В городе слышна постоянная стрельба. Тем более странно и тошно от тишины в школе и вокруг неё. И ещё - от наступающей мутной и сырой темноты.
В «почивальне» стонет Кизя. У его кровати сидит Саня Скворец.
- Чем руку смазать? Бля, как горит. Чем, а? - спрашивает Андрюха-Конь. Коричневый рубец ожога от схваченного за ствол пулемета на его левой руке вспух. - Чего там у нас в аптечке?
Он, одной рукой, вываливает на стол содержимое медицинского пакета. Раздражённо копошится в ворохе лекарств и шприцов. Отходит от стола, ничего не найдя. Лицо его рассечено в нескольких местах розовыми, влажными бороздами. И веко вспухло, изуродованное. Он постоянно щурится от боли. И когда щурится, ему ещё больнее.
Пацаны затравленно смотрят по сторонам, стараясь не зацепиться зрачками за мёртвые руки, ледяные челюсти тех, кто…
Валя Чертков сидит в углу «почивальни», подальше от брата, - будто обиделся на него. Единственный Валин глаз слезится, второго не видно.
Пришел Плохиш, спросил, нет ли у кого пожрать. Никто не ответил. Все раздражены и молчаливы.
