Забираю Кешино «весло». Кеша валится на бок. Иду, пригибаясь под балками к выходу, - у выхода меня ждёт Скворец. Ничего не говорю.
Где-то рядом грохает разрыв, нас подкидывает.
По нам бьют снизу, с первого этажа. Они нас не выпустят. Они нас всех здесь угробят.
Быстро, молча спрыгиваем вниз, не оставаться же здесь, на чердаке…
Видим, что нескольких наших парней, рванувших на первый этаж, сразу положили из пулемёта… Они скатились по лестнице, их, нелепо раскоряченных, убивают в сотый раз, стреляя и стреляя в мёртвые тела, которым больше не ведомо отчаянье, преисполняющее нас.
Все остальные толпятся на втором этаже.
Бросаю на пол ненужное мне «весло».
Прибежал Хасан:
- Семёныч! Три гранаты осталось! У Плохиша - три гранаты!
Стоим в коридоре, грязные, сырые, усталые, но не желающие смерти.
Смотрю на Семёныча.
Семёныч, ну выведи нас…
- Туда! - указывает Семёныч на большое, побитое окно - в пролёте между вторым и третьим этажами, - Некуда больше, ребятки!
Будем прыгать в овраг, в грязь и воду, заполнившую его, подошедшую в упор к школе…
- У кого гранаты остались? - орёт Семёныч.
Несколько парней выходят из толпы.
- Костя, - Куцый обращается к Столяру, - организуй! На первый этаж - «дымы»! И прикрытие, пока ребятки будут выбираться! Плотней огонь, гранаты! Последний рывок, ребятки! Выйдем, родные!
Пацаны извлекают «дымы» из разгрузки, - длинные трубки, которые, расчадившись, должны спрятать нас от стреляющих в нас.
- Первыми кто пойдёт? - Семёныч оглядывает пацанов, указывает на близстоящих, на Диму Астахова, на дёрнувшегося от указующего пальца командира Аружева, - Как выпрыгните, ебашьте в дверь первого этажа! В запасный выход! Вася, Руслан, ясно?
Спустя несколько секунд на первый этаж летят «дымы» и следом - последние гранаты…
Столяр, сам Семёныч, Вася Лебедев, прыгая по ступеням, бегут к площадке, подскакивают к окну, лупят ногами, обивая стекло. Выпрыгивают первые, я не вижу, как они падают…
Хасан кричит на рацию, вызывая Плохиша.
Взглядываю на Саню, - ему даже не надо ничего объяснять.
- Хасан, мы сбегаем! - говорю я Хасану, - Там ещё Конь.
Грохочем разбитыми, серыми берцами по коридору. У поворота чуть замедляемся, выглядываем. Плохиш присел на одно колено, держа в чуть отведенной назад левой руке гранату, без кольца, - напряженный, словно прислушивающийся.
- Плохиш, уходим! - кричу, подбегая.
Плохиш кидает гранату, берёт автомат.
- Чего, трап подогнали? - спрашивает.
Не понимаю, о чём он говорит.
Дав напоследок длинную очередь, Плохиш не очень спешно бежит по коридору.
- Ну, вы скоро? - орёт он, обернувшись.
Машу рукой, - иди, мол.
Вызванный Скворцом, Андрюха-Конь выходит из «почивальни», - почему-то с распухшим лицом, весь в глубоких, полных влагой, - то ли потом, то ли гноем, то ли кровью, - царапинах, с желтыми оскаленными зубами, раздражённый, словно никуда не собирался идти, словно он зверюга, зверина у которого отняли кровавый кус мяса или женщину, голую, розовую.
- Быстрей, Андрюха! - прошу я.
- Куда «быстрей»? - спрашивает он презрительно, - Напугались? Сдали школу?
Он поворачивается в ту сторону, откуда только что ушёл Плохиш, запускает длинную очередь.
- Пошли! - говорю я зло. - Там раненые, понял? Надо их выносить!
Иду по коридору, готовый перейти на бег, но Андрюха-Конь, идущий позади, не торопится, и это заставляет меня придерживать шаг, дико и дурно злиться на себя, на него. Я готов его убить.
- Быстрей, парни! - говорит Скворец, самый нормальный из нас, поспешающий впереди.
Андрюха-Конь разворачивается там, где коридор уходит вправо, даёт ещё одну очередь. Мы ждём его за углом, кривя злые лица.
Убежал бы, ей богу, если бы не Скворец.
- Ебать! - произносит Андрюха-Конь, выскакивая к нам, скорей раздражённый, чем испуганный, - Ублюдки!
Ему стреляют вслед. От стены, замыкающей коридор - видимой нам, отваливаются крупные куски побелки.
Чечены орут, и топают, бегут к нам, не переставая орать и стрелять.
Как дичь загоняют, как овец тупых и пугливых.
Мы бежим, я бегу, не оглядываясь на Андрюху-Коня, по херу на Андрюху, заколебал он, мать моя…
Саня с разлёту попадает в дыру, пробитую выстрелом Астахова в полу.
Саня, что ты натворил, Саня…
Готовый зарыдать, заорать, расколоться на глиняные черепки, останавливаюсь. На сотую долю секунды встречаемся глазами с Андрюхой-Конём, взгляд его словно намылен, - то ли бешен, то ли бессмыслен, но мы сразу понимаем, что и кто из нас будет делать.
Падаю на пол, выискивая взглядом Саню, и нахожу его, прижавшегося к стене спиной, сидящего на корточках в грязной воде, озирающегося по сторонам, и кажется, видящего людей готовых его убить.
- Саня! - ору я, и тяну вниз руку.
Андрюха-Конь, расставив ноги, стоит надо мной, полосуя из пулемёта туда, где вот-вот… должны…
Саня, бросив автомат, подпрыгивает, цепляясь двумя руками за мою ладонь, за пальцы мои, за рукав, и я чувствую его цепкую, живучую, жаждущую силу. Но тут же эта сила исчезает, сходит на нет, и Саня, прострелянный насквозь, разжимает свои пальцы, и я не в силах его удержать, и мне не за чем его держать…
На затылок, на спину мне падают тяжелые гильзы, выплёвываемые из ПКМа.
Внизу на первом этаже смеются люди, я слышу их смех.
- Сдохните, мрази! - ору я в пролом, - Мы всех вас выебем!
Кто-то снизу стреляет по потолку.
Мы бежим с Андрюхой-Конём, к своим, к выпадающим в окно, в грязь и дождь пацанам.
Снизу, с первого этажа тянет дымом, сквозняком разгоняет слабую гарь по этажам, по коридорам.
На площадке несколько трупов, кровища, кишки, неестественно белые кости, куски мяса, - видно снизу вальнули из «граника» прямо в толпу. Кто-то визжит истошно, неумолчно.
Никто никого не прикрывает.
Семёныч, вся безумная рожа в крови, подгоняет оставшихся пацанов. Кажется, он рыдает, - у него голос, словно он рыдает…
Кто-то выпихивает раненых, те бестолково валятся за окно.
Андрюха-Конь остервенело смотрит на происходящее, пытаясь понять, почему всё это происходит, почему все лезут в окно, зачем…
- Давай! - толкаю я Андрюху-Коня.
Кажется, он отвечает «я не вылезу», или - «я не полезу». Наверное, последнее.
