Я вздохнула. Чего в Вере больше? Элементарной
лени или пещерной глупости? Умные политики сетуют на короткую продолжительность
жизни в России, мол, умирает население, едва достигнув пенсионного возраста. А
как же иначе, если большая часть страны бегает лечиться к какой-то фельдшерице,
ничтоже сумняшеся прописывающей гипертоникам папазол. С другой стороны, нельзя
осуждать людей. Евстигнеевка хоть и расположена вблизи Москвы, но даже сюда
«Скорая помощь» доберется, простите за глупый каламбур, совсем не скоро.
– Катюха Николая совсем добила, –
злорадствовала Вера. – С порога диагноз поставила: «Доклюкался ты, Колька,
до инсульта». Муж прям посинел, захрипел и даже описался.
– Давай без лишних подробностей, –
попросила я. – Значит, рецитол тебе дала Зина, домработница Даны.
– Ага, – закивала Вера. –
Колька уже третий день трезвый. Рекорд! Слушай, у тебя никому такие таблетки не
нужны? Их в упаковке пятьдесят штук, я б себе половину оставила, а вторую
отдала. Всего три тысячи прошу.
– Однако! – рассердилась я. –
Ты целую упаковку за две приобрела, а теперь на половине лекарства решила
подзаработать.
– А чего добру пропадать? – деловито
ответила Вера. – Ведь не дрянь предлагаю. Действует. Наши бабы за такое
лекарство все отдадут!
– Предложи соседкам.
– Ага, нашла дуру! Чтобы слух попер:
Верка мужика на лекарство посадила? Ну ты и сказанула… – возмутилась
Расторгуева. – Не, я молчать буду.
– Где живет Зина?
– У сельпо, чуть левее, домик с синей
крышей, – неохотно сообщила Вера.
– Ладно, – сказала я. – А ты
тихо, никому о нашей беседе не рассказывай. В первую очередь сплетни невыгодны
тебе!
В глазах Веры появилось выражение облегчения.
– Можешь не предупреждать, я очень
умная, – затрясла она головой. – Прямо как Цинцирон!
Я не поняла, кто такой Цинцирон, но, честно
говоря, мне было абсолютно все равно, с кем сравнила себя Вера. Я торопилась к
Зине, чтобы задать той пару вопросов про рецитол.
Дверь в домик домработницы была приоткрыта, на
пороге самозабвенно умывался грязный рыжий кот. Я вошла в захламленные сени,
сделала вдох и моментально вспомнила бабку, мать моей мачехи Раисы. Когда я
была маленькой, меня каждое лето отправляли к ней в колхоз. Старуха казалась
мне злой и противной, у нее буквально приходилось выпрашивать кусок хлеба с
маслом. Подброшенную неродную внучку она предпочитала кормить кипяченой водой,
в которой плавали куски репчатого лука и крупно нарезанная капуста.
– Моей пенсии на жиры и прочие конфеты
тебе не хватит, – говорила бабуся, – жри, чего дали, а если не
нравится, значитца, ты не голодная. Коли припрет – кирпичи пожуешь.
Но сейчас, став взрослой, я поняла: мать Раисы
была по-своему доброй, не всякий человек согласится поселить у себя на лето
чужую малышку. Родней меня назвать было трудно: я дочь ее зятя от первого
брака. Но ведь старушка привечала меня, как умела, заботилась, а один раз даже
подарила мне почти нового плюшевого мишку. Где она его взяла? Явно не приобрела
в магазине.
Я помотала головой, чтобы стряхнуть непрошеные
воспоминания, но они, как назло, не собирались уходить. Надо же, у Зинаиды в
сенях валяются точь-в-точь такие же сапоги, как у старухи, на стене висят
ржавые санки, а на лавке лежат порванные куски марли.
– Кто там? – закричал из избы
хриплый голос.
– Свои, – бойко ответила я.
– Свои все дома, – прозвучало в
ответ. – Чего затаилась в дверях? Шагай сюда!
Глава 13
– О! Писательница! – подпрыгнула
Зина. – Во дела!
– Откуда вы меня знаете?
Она засмеялась:
– Да уж вся деревня гудит: к Гарибальди
подружка из телевизора приехала. Чаю хотите? Хотя вы, наверное, особенный
пьете, не из магазина?
Я собралась сказать домработнице, что привыкла
пить амброзию и закусывать ее черной икрой в швейцарском шоколаде, но
удержалась. Еще подумает: это правда. Лучше сразу, без долгих вступлений задать
Зинаиде пару вопросов.
– Вы садитесь, – продолжала она
исполнять роль гостеприимной хозяйки, – в кресле устраивайтесь.
Меня охватило сомнение. Чтобы беседа
протекала, как любят говорить журналисты, «в теплой, дружественной обстановке»,
мне лучше воспользоваться креслом. Но оно выглядело отвратительно засаленным, а
прикрывающий его гобеленовый коврик большинство женщин постеснялось бы
постелить как половичок у двери. Наверное, Дана никогда не заглядывала к Зине в
гости, потому что в противном случае не наняла бы Зину. Особа, живущая в таком
ужасающем беспорядке и в столь невероятной грязи, явно не способна быть хорошей
прислугой.
– Вы знаете, что случилось с
Гарибальди? – спросила я, осторожно устраиваясь на краю табурета (в
деревянной мебели хоть не живут клопы).
– А то нет! – всплеснула руками
Зинаида. – Из окошка она упала. Наши тут до хрипоты доспорились. Одни
талдыкают: она с собой покончить хотела, потому что без мужика жила. Но мы-то с
вами знаем: это неправда!
Я пожала плечами, а Зина продолжала:
– Не было у ней поводов кидаться сверху,
случайно вывалилась. Наверное, воздухом подышать хотела. Очень уж головой
мучилась! Когда похороны?
– С ума сошла? – забыв о вежливости,
воскликнула я. – Дана жива, скоро поправится.
– Да? – протянула неряха. – А
Катька сказала, что ее до больницы не довезут, травмы серьезные.
– К счастью, Катя не специалист, –
отрезала я. – Гарибальди в реанимации. А откуда вы о привычках Даны
знаете?
– Полы я у них мою, навидалась, как она
от башки мучается. Правда, в последнее время ей лекарство помогало.
– Какое? – насторожилась я.
Зина закатила глаза.
– Ща вспомню… типа ацетон название…
– Рецитол?
– Оно самое! Я ей достала, –
похвасталась Зина. – Дорогое, зараза, – пять тысяч рублей!
– Действительно, недешево, –
согласилась я. – Тяжело было добывать таблетки?
– У меня знакомая в аптеке за прилавком
стоит, – охотно пояснила Зина. – В Москве работает, любое лекарство
отпустить может, даже из списка «А», но за деньги.
– Ясно. Может, вы в курсе, кто Дане
рецитол прописал?
