– Прости, пожалуйста, – пробормотала
я, – я глупость сморозила.
– Ничего. И не вздумай сюда мне подружек
таскать, – уже спокойнее продолжала Жозя. – Недосуг мне с бабками
болтать, птицы заботы требуют. Уезжай на работу, не беспокойся.
– Ладно, ты только двери запри.
– Днем? Вот уж глупость! В Евстигнеевке
спокойно, – заявила старушка.
– Жозя, ты ведь пойдешь в птичник?
– Ну конечно.
– Вольерная расположена далеко от входа,
там шумно. Вдруг злой человек проникнет в дом?
– Зачем?
– Обокрасть, например, захочет.
– У нас камеры! Вся деревня в курсе.
Побоятся даже к калитке приблизиться, – торжественно объявила бабушка.
– Аппаратура давно сломалась, сейчас
камеры – просто муляж, – парировала я. – Кстати, ужасно глупо не
позвать мастера, не отремонтировать систему.
– Откуда ты знаешь? – изумилась
Жозя.
– Случайно выяснила.
Я решила не сообщать старой даме о визите
Лиды. Не стоит нервировать ее рассказом о том, как по ее дому ночью бродила
новая невестка. Как только Дана поправится и выйдет из больницы, я немедленно
посоветую ей не только исправить видеотехнику, но и уволить болтливую Зину, но
пока пусть все течет по-прежнему. Жозя и так взбудоражена, ни к чему ей новые
стрессы.
– Местные не полезут, – уперлась
старушка, – им же ничего не известно.
– Кроме евстигнеевцев, имеются
гастарбайтеры, бомжи, прохожие, – перечислила я. – Приметят добротный
дом, перемахнут через забор, войдут в коттедж и похитят ценности.
– На камерах не написано, что они не
работают. И у нас ничего особо ценного нет!
– Совсем? В любой семье есть хорошие
вещи: серебряные ложки, ювелирные изделия, картины, статуэтки.
Я ожидала, что Жозя занервничает, вспомнит про
птичку из платины и скажет: «Вилка, давай отвезем одну ценную вещь на хранение
в банк!» Думаю, Лида больше не вернется в дом, элементарно побоится. С другой
стороны, кто ее знает! А я не могу безвылазно сидеть на даче и работать
сторожевым псом. Но Жозя повела себя иначе.
– Пустяки, у нас дома дешевый ширпотреб.
– Когда-то у Даны имелись красивые
украшения. Вроде ты ей их и дарила, – наобум сказала я.
Старушка чихнула, потом с явным удовольствием
отхлебнула какао.
– Было, да сплыло, – заявила она. –
На какие деньги, думаешь, Дана бизнес поднимала? Пришлось продать цацки.
Я оказалась в сложном положении. Как я уже
упоминала, не хотела тревожить Жозю, поэтому рассказать ей о визитах Лиды
посчитала невозможным. Но птичка из платины очень дорогая вещь, ее следует
спрятать подальше.
– Могу что-нибудь для тебя
сделать? – Я предприняла последнюю попытку разговорить Жозю.
– Купи белого хлеба, – велела
она. – Хотела тостик съесть и ни кусочка хлебушка не нашла. Магазин
недалеко, но я сама туда уже много лет не хожу. Да и раньше противно было
совать нос в грязную лавку.
Глава 17
Если в деревне отсутствуют библиотека, клуб и
танцплощадка, то где можно найти местных сплетниц? Абсолютно верно, в
продуктовой лавке.
Я толкнула серую железную дверь, споткнулась о
слишком высокий порог и очутилась в большой комнате. В голове моментально ожили
воспоминания…
Вот мать Раисы вручает мне желтый
эмалированный бидон со слегка стертым темно-коричневым орнаментом по краю и
говорит:
– Виола! Пущай Катька три литра нальет.
Но гляди внимательно, ежели она черпаком по дну фляги заскребет, скажи: «Бабка
велела из новой партии брать. Старое молочко скиснет». Поняла?
Я быстро киваю.
– Здесь рубль, – продолжает старуха,
протягивая мне засаленный, некогда кожаный кошелечек, – молока купишь,
хлеба белого по семь копеек, за тринадцать не бери, дорого. И еще сдача
останется. Пересчитай аккуратно!
Я трясу головой. На лице старухи появляется
странное выражение, в душе у бабки явно идет борьба. Наконец она, издав тяжелый
вздох, говорит:
– Ну ладно! Лето на дворе. И праздник
сегодня, Троица. Хорошо, возьми себе мороженое. За девять копеек, молочное, на
вафлях. Оно самое хорошее. Помнится, мой дед… Ладно, беги. Стой!
Получив столь полярные приказания, я торможу у
выхода.
– Молоко из новой партии, – грозит
мне корявым пальцем бабка. – Не разлей! Булка за семь копеек. Не урони!
Про мороженое, думаю, ты и так отлично помнишь. Не ешь его на улице, домой
принеси!
Я выполняю приказ старухи, оборачиваюсь
туда-сюда и через полчаса, затаив от восторга дыхание, разворачиваю липкую
бумажку. Брикетик, покрытый вафлей, не так уж и велик, я легко могу слопать
четыре порции. Но кто же мне их даст? Бабка гремит на плите кастрюлями. Я беру
здоровенный тесак, режу лакомство пополам, потом говорю:
– Ба!
– Чего тебе, докука? – оборачивается
она.
– Твоя часть, – отвечаю я. –
Ешь, а то тает!
Старуха подсаживается к столу, с неприкрытым
удовольствием отламывает ложкой кусок, отправляет его в рот, закрывает глаза,
затем, пододвинув мне остатки, сурово говорит:
– Ешь! Ребенку куплено!
– Так нечестно, я не жадина.
– Дурында! – сердится бабка. –
Запомни крепко: если тебе чего от жизни досталось, с чужими не делись. Этак
раздашь все добро и нищей очутишься. Наоборот, спрячь получше и вида не
показывай, че имеешь! Народ злой да завистливый. Вот сейчас выйдешь на улицу,
угостишь девочек, они сожрут лакомство и тебя за идиотку посчитают. В глаза
«спасибо» скажут, а за спиной заржут: «Ох и кретинка Виола, видно, у нее денег
много, раз так вкусным швыряется!»
– Ты не чужая, ты моя бабушка, –
отвечаю я, облизывая бумажку, – я когда вырасту, много-много денег
заработаю и скуплю тебе все мороженое.
