– Ты согласен? – прикинулась я
идиоткой. – Вынимай! Можно я сяду вон там, у окна? Подоконник широкий,
вполне сойдет за стол.
– Офигела? – отбросил официальный
тон участковый. – Катись отсюдова.
– Ладно, – мирно кивнула я. И
многозначительно добавила: – А замечательно получается…
– Что? – насторожился участковый.
– Ты сейчас будешь занят?
– По плану у меня допрос лица,
совершившего преступное намерение.
Я не стала объяснять Глебу, что совершить
намерение нельзя, его коллеги, как правило, используют иной оборот:
«осуществить запланированное действие». Но обучать глупого мужика азам
ментовской фени мне было недосуг.
– Вот и отлично! А я пока, как ты
выразился, покачусь отсюда прямо к мадам Грибковой.
– Куда? – подпрыгнул Глеб.
– К твоей жене, – улыбнулась
я. – Милая дама во время телефонного разговора пригласила писательницу на
чай. Побеседуем с ней о жизни вдали от шума городского. Мне, кстати, будет что
рассказать, я имею дачку в Подмосковье. А там есть чердак без окон, и очень уж
под крышей душно. Интересно, как отреагирует твоя вторая половина, когда я
спрошу: «В деревне толкуют, что Глеб сумел выпилить часть мансарды Веры
Расторгуевой, так не может ли он объяснить мне, как это сделать? Хочу тоже
спать, наблюдая звездное небо!»
Грибков начал наливаться синевой, и тут в
кабинет бочком втиснулась девчонка лет четырнадцати. Опустив вниз шкодливые
глазки, она, не очень хорошо изображая почтение, пробубнила:
– Здрассти, Глеб Сергеевич! Звали?
Извините, только из училища вернулась и сразу к вам!
– Проходь, Филимонова, – отмер
Грибков.
– Проходю! – невинно моргая,
ответила девчонка.
Я посмотрела на посетительницу. Вид у
подростка самый наивный, глаза смирные, вот только словечко «проходю» меня
насторожило. Маленькая нахалка явно издевается над Глебом, а простоватый
участковый этого пока не понял. Ну что ж, используем создавшееся положение в
личных интересах.
– До свидания, – вежливо сказала я и
двинулась к выходу.
– Эй, ты куда? – испугался
мент. – Филимонова, иди домой!
– Вот еще! – обозлилась
девочка. – Здорово придумали, туда-сюда телепаться. Раз пришла – говорите.
Не хотите – значит, сами виноваты.
– Ты мне тут не хами! – разъярился
Грибков. – Жалоба на тебя поступила от гражданки Николаевой.
– Чего я ей сделала? – поразилась
Филимонова.
– А то не знаешь?
– Честное слово, даже не
предполагаю, – искренне заверила девчонка. – Я в Евстигнеевке только
ночую, у нас практика в больнице, там целый день и пропадаю.
– Значит, не помнишь Николаеву?
– Нет.
– До свидания! Извините, если помешала
вашей беседе, – встряла я в диалог парочки, – пойду, попью чаю,
поболтаю с Наташей.
– Стой! – заорал Грибков. Потом
встал, подошел к высокому железному шкафу, распахнул дверки и указал на
деревянные ящики, стоящие на полках. – Изучай. Здесь по годам, начиная с
сорок шестого. Евстигнеевка существует давно, но в войну, в сорок первом,
бумаги сожгли, чтобы к немцам не попали, поэтому архив неполный.
– Спасибо, – ошарашенно пробормотала
я, наивно ожидавшая, что Глеб даст мне небольшую коробочку с парой десятков
карточек. Кто бы мог предположить, что в кабинете участкового содержится столь
подробный материал!
Глава 20
Сначала я растерялась, потом обрела
способность логично мыслить и попыталась наметить план действий. Захаркина
говорила, что массовое заселение Евстигнеевки сотрудниками института случилось
в начале шестидесятых годов. Вот отсюда и буду плясать.
Найду документы Колосковых, выясню, когда их
тут оформили. Хотя прописана семья была в Москве, в Евстигнеевке имеются,
скорее всего, так называемые дачные листы.
Не знаю, как сейчас, но в советские годы
каждый шаг гражданина сопровождался справкой с печатью. Живешь в Москве,
значит, имеешь штамп о прописке в паспорте, учетную карточку в домоуправлении и
ее копию в отделении милиции. Приобрел дачу? Отлично. Местные органы заведут
еще один листок учета, где будет указано: гражданин N владеет фазендой, с ним
вместе проживают члены семьи: жена, дети, теща. Если дачник совершит
преступление, ему не спрятаться от сельского участкового, тот запросит коллег
из города, и уголовника задержат. Простая и очень эффективная система учета
работала безотказно до начала 90-х годов прошлого века.
Значит, вычислю людей – сотрудников института,
прослежу, куда они подевались… Мама родная, да мне всей жизни не хватит на
осуществление этой задачи! Мало ли кто мог обидеться на Жозю? Может, сначала
поискать тех, о ком упомянула Людмила Захаркина? Ну, допустим, мать Розы
Маловой. Если в начале шестидесятых девушка училась в аспирантуре, следовательно,
ей тогда было двадцать лет с небольшим. А матери ее, вероятно, слегка за сорок.
Родительница могла появиться на свет примерно в тысяча девятьсот двадцать
втором году. Господи, ей же сейчас, если дама жива, восемьдесят пять! Малова не
могла влезть в окно первого этажа коттеджа Жози, потом подняться по винтовой
лестнице и перебросить через подоконник тело Даны, одурманенной рецитолом.
Такое под силу лишь физически крепкому человеку. Но возможно, у Розы есть
сестра, которая решила отомстить за нее? Удачи тебе, Вилка!
Я начала перебирать пожелтевшие бумажки и
невольно стала свидетелем беседы участкового и подростка.
– Сначала заполним бланк, – грозно
пообещал Грибков.
– Хорошо, – покорно согласилась
девчонка.
– Имя, фамилия, отчество.
– Филимонова Олеся Игоревна.
– Год рождения?
– Девяностый.
Однако девушка старше, чем выглядит!
– Теперь возьми анкету, – приказал
участковый, – и внимательно заполни. Поставь крестиком галочки.
Я покосилась на Глеба. Поставить крестиком
галочки? Лично меня этот приказ загнал бы в тупик. По меньшей мере я
поинтересовалась бы: «Так что рисовать в графах? Галочки или крестики?»
– Все в твоих интересах, – продолжал
участковый, – чем быстрее закончишь с бумагой, тем скорее начнем допрос.
Я опять глянула на Грибкова. Он издевается над
Олесей? Хотя не похоже.
