– Я дышать перестала, – тихо сказала
Олеся, – Верка умчалась, а я решила, что лучше всего дерьмо Дане в кухню
шваркануть, к еде поближе. Вылезла из кустов, пару шагов сделала и… У них там
дорожка есть, к гаражу ведет, неширокая, плиткой выложена… Короче, выперлась я
на нее и вижу… Ваще охренеть! Гарибальди лежит! На спине! Мертвая! Ну я просто
остолбенела! Потом уж сообразила: Верка тоже, значит, ее увидела, потому и
унеслась. И тут звук такой, типа скрип противный, сверху! Я башку задрала, а
тама в мансарде окно распахнуто, рамы качаются… Тут меня и стукнуло: Гарибальди
самоубилась, удирать надо. Расторгуева-то не дура, живо смылась, никому неохота
с ментами общаться. И намылилась я бежать, развернулась, гляжу – мобила лежит.
Дорогущая! Эксклюзив! Не сломалась от удара. Ну я ее и подобрала. Не сразу
домой ломанулась, а сюда, в сарайчик. Тут и телефон разглядела. Вот здесь
обрывок цепки болтался – небось оборвалась, когда Дана на землю шлепнулась. Тут
я и сообразила, как мне свезло. Гарибальди из окошка навернулась, значит,
никому про аборт не растреплет. А еще крутую мобилу получила! Мне все девки в
больнице обзавидовались, ни у кого такого телефона нет. Ну и приврала я
немного, рассказала, что парень подарил. И чего плохого сделала?
Я потрясла головой. Что за дурацкая история с
письмами? Кто в Евстигнеевке шантажирует людей? Кому известны их тайны? Настю,
учительницу, изнасиловали в лесу, и она, получив послание, покончила с собой.
Может, кто-то наблюдал из укрытия за надругательством, побоялся вступиться за
Настю, а потом решил подзаработать на ее несчастье? Ладно, пусть так. Но Вера
Расторгуева и Грибков устроили себе любовное гнездышко на чердаке, где их никто
не мог подстеречь. Олеся поехала в первую попавшуюся клинику. Хотя…
– Кому из подруг ты рассказывала об
аборте? – спросила я у Филимоновой.
– Ваще молчала! Уж не дура! –
фыркнула Олеся.
– Может, советовалась по поводу выбора
медцентра?
– Не, просто поехала в Москву и по газете
искала, где подешевле, – объяснила девушка.
Я встала.
– Хорошо, я поняла. Отдавай сим-карту!
– Еще чего! Она денег стоит! –
возмутилась Олеся.
– Мобильный ты украла, – напомнила
я, – но я его назад не требую. Мне нужна лишь сим-карта Даны. Там лист
контактов.
Филимонова насупилась.
– Не, ту я выкинула.
– Симку Гарибальди выбросила?
– Да.
– Зачем?! Она мне так нужна! –
растерянно повторила я.
Олеся удивилась:
– Только тупорылый оставит чужую карту!
Конечно, я новую купила!
– И куда дела ту, что принадлежала
Гарибальди?
– В сортир швырнула. В яму на огороде.
Можете слазить, поискать, – схамила Олеся.
Я только вздохнула. Пропала надежда порыться в
телефонной книжке Даны. С одной стороны, это плохо, но с другой… Я все больше
убеждаюсь, что объектом преступления была Жозя. Именно ей хотели за что-то
отомстить. Вполне вероятно, что некто ждал подходящего момента не один год.
Бывший сотрудник института, подчиненный Матвея Витальевича, наконец понял, что
без Даны жизнь старухи Колосковой превратится в ад, и сумел подстроить
несчастный случай.
А еще мне в голову пришла новая мысль. И
Расторгуева, и Олеся считали Дану шантажисткой. Вера пошла к Гарибальди, чтобы
попросить ее о молчании, Олеся хотела отомстить Дане, зашвырнув ей в дом пакет
с фекалиями (отвратительная затея, хулиганство!). А что, если есть человек,
тоже получивший письмо с угрозами и требованием денег, и вот он решил убить
Дану, которую тоже счел шантажисткой? Кто еще мог получить подобное послание?
И что мне теперь делать? Как поступить? Как
определить, кто объект преступника – Жозя или Дана?
Глава 22
– Так я пойду? – спросила Олеся.
– Поехали, – приказала я.
– Куда? – испугалась Филимонова.
– К твоей знакомой Жанне Бирк.
– Зачем вам Жанка? – изумилась
Олеся. – Она дура!
– Вроде вы с ней дружете, –
напомнила я. – На мой взгляд, не очень красиво так отзываться о своих
знакомых!
Олеся накуксилась:
– А че? Это ж правда! Всем известно. Вот
я, например, за фигом в медучилище пошла? Думаете, приятно там учиться? Ничего
хорошего! После первого курса нас на практику отправили, в больницу.
– Медсестра должна уметь обращаться с
больными.
– Ха! Из нас техничек сделали. Самую
грязную работу на практиканток взвалили, к людям только с клизмой подпускают, а
к приличным, в отдельные палаты, даже с тряпкой не войти, там медсестры за
чаевые убирают. Вон сейчас в люксе жена одного начальника лежит, так девкам не
западло из-под нее горшок таскать. Каждую секунду носятся и спрашивают: «Нина
Константиновна, ничего не хотите? Чаю, фруктов, газет-журналов? От окошка не
дует? Одеяло, подушек принести? В задницу вас поцеловать?» Тьфу! А в палату,
где восемь убогих валяется, меня отправляют. Там вонища!
– Если перестанешь лениться и вымоешь пол
там, где находятся несчастные, вынужденные пользоваться услугами бесплатной
медицины, то в палате исчезнут запах и грязь, – не выдержала я. –
Больные люди не способны поддерживать порядок, это дело служащих клиники. И при
чем здесь ум Жанны Бирк?
Олеся вытащила пачку дорогих сигарет.
– Кто же пойдет в медучилище? Только
идиотка, которой больше никуда не поступить.
– Как ты, например?
– Я с расчетом, – неожиданно с
достоинством произнесла Олеся. – В мединститут без блата не пролезть, а на
взятки у меня денег нет. Отсижу в училище, отработаю год и двину в вуз вне
конкурса. Классно?
– Да, неплохо придумано, – похвалила
я Олесю. – Если только не станешь сажать умерших в кровати с газетой в
руке, все у тебя получится. Наверное, и Жанна Бирк имеет тот же расчет, что и
ты.
– Ха! У ней папа доктор наук, мать
хирург, бабка типа профессор была. Жанке даже фамилию дали по маме, чтобы
династию сохранить, – зачастила Олеся. – Деньжищ в семье – лом! В
буфете на кухне такая посуда! Жанка говорила, сервизу триста лет, а они им
каждый день пользуются, не жалеют! Вилки серебряные, каждая по полкило весом!
Картины повсюду! Одну со стены снять, толкануть – и Жанка в институте. Почему ж
ее мамашка так не поступит? За фигом она любимую доченьку в такой ад
пристроила?
– Вероятно, не хочет разрушать коллекцию, –
предположила я.
