– Кто такой «голубчик»? – удивилась
я.
– Ученый еврей при губернаторе, –
вздохнула Мура, – хотя вы, наверное, не знакомы с творчеством Салтыкова-Щедрина.
– Читала книги упомянутого вами
автора, – обиделась я. – И великолепно помню историю про губернатора,
который ненавидел образованных, умных людей, а заодно являлся антисемитом.
Чтобы иметь возможность травить иудеев, наместник приблизил к себе ученого
еврея и всякий раз, когда на чиновника налетали с упреком демократически
настроенные интеллигенты, он восклицал: «Помилуйте, господа! Обвинения в
ненависти к иудеям ложны! Со мной работает ученый еврей!»
Мура грустно улыбнулась:
– Хорошо, попробую рассказать правду.
Очень надеюсь, что сумею удержаться от желания посплетничать. Хотя я зла на
Матвея и считаю его виновным в смерти Феликса. Да, а недавно еще и новая
гадость выяснилась. Ну ладно, по порядку… Начну все же с хорошего. Начальник из
Матвея получился неплохой…
Глава 23
Мура очень хотела быть объективной, поэтому
перечислила все благодеяния ректора: заботился о коллективе, выбивал всем
квартиры, сумел организовать дачный поселок, выстроил новое здание института,
создал издательство, радел об аспирантах, поддерживал молодых ученых, не
забывал о стариках, сам активно выпускал книги, изучал птиц и даже описал
новый, никому не известный вид. А еще был идеальным семьянином, обожал жену, и
та платила мужу горячей любовью.
– Просто ангел, – пробормотала
я. – И за что вы на Матвея сердились?
Мура взяла лежавший на ручке кресла плед и
завернулась в него.
– Не успел Матвей получить докторскую
степень, – продолжила она, – как умер старый ректор, Виктор
Гаврилович. Колоскова вызвали в министерство и предложили стать руководителем
заведения. Матвей подходил на эту должность со всех сторон. Во-первых, он не
был членом КПСС.
– Постойте, – удивилась я, – я
не настолько молода, чтобы не знать: в годы социализма членство в компартии
было обязательно для любого, кто желал сделать мало-мальски успешную карьеру!
– Деточка, – мягко перебила меня
Мура, – помните, мы толковали об ученом еврее при губернаторе? При Советах
имелись подобные личности. Западная пресса постоянно упрекала руководителей
СССР в однопартийности, кричала о нарушении прав человека и ограничении
свободы. А в ответ слышала: все ложь, у нас есть балерина N, писатель M,
композитор K, ученый L, они никогда не были членами КПСС, более того, позволяют
себе очень смелые высказывания и тем не менее выезжают за рубеж и активно
работают в России. Феликс звал эту категорию людей «голубчиками» и считал, что
они намного более опасны для общества, чем сотрудники КГБ. «Голубчики» давали
людям ложную надежду, а кое-кто, думая, что творческому человеку все у нас сходит
с рук, пытался им подражать. И где оказывался такой дурачок? «Голубчики» были
кастой неприкасаемых. Кстати, если пойдете в Ленинскую библиотеку и почитаете
газеты семидесятых годов, то легко поймете, о ком я веду речь. Ну, допустим,
поэт S. Уж такой смельчак! Стихи резкие, пел их под гитару во всех компаниях и
со сцены! Почему же его, как многих других, не посадили? Бродский попал в
лагерь по обвинению в тунеядстве, а S преспокойно резал правду-матку чуть ли не
в глаза членам правительства. Надеюсь, вы не столь наивны, чтобы не понимать:
ему было разрешено делать подобное, более того – это вменялось S в обязанность.
Он ездил по миру, но всегда возвращался в СССР. Что мешало человеку попросить
политического убежища, а? Те, кто хотел избавиться от оков социализма и мечтал
творить свободно, удрали при первой возможности. Артистов балета Нуриева и
Годунова удержать не сумели. S же летал в Америку, рыдал там о своей несвободе
и… возвращался в Москву. Почему? Да потому, что его и дома отлично кормили.
Кое-кто из «голубчиков» дожил до сегодняшних дней, и нынче они процветают,
рассказывают глупым журналистам, как были диссидентами, народной совестью,
ставили обличительные спектакли, писали антисоветские книги, пели
антикоммунистические песни. Молодое поколение наивно восхищается стариками.
Право, смешно… если бы не было так грустно. СССР являлся полицейским
государством, и, чтобы выпустить, скажем, спектакль, требовалось пройти много
инстанций, антисоветчину бы запретили еще на уровне читки пьесы. Если же
«острое» произведение появилось, следовательно, оно было нужно руководителям
государства. Настоящие борцы за свободу, такие, как Марченко, погибли в
психлечебницах, о них не вспоминают, власти постарались вытравить даже память о
настоящих людях. Обратите внимание, деточка, даже сегодня журналисты не
написали ни одного материала о тех, кого убила советская психиатрия. Почему?
Слишком болезненная, страшная тема, кое-кто из «великих» профессоров,
подписывавших лживые диагнозы, еще жив. Так что вся свобода слова уперлась лишь
в возможность рассказов о проститутках на Тверской и о цвете трусов
какой-нибудь певички. Впрочем, справедливости ради отмечу: некоторые
«голубчики» не понимали своей роли, не догадывались, в качестве кого их
использовали. Другие успешно делали вид, что не в курсе событий. Вот почему
Феликс назвал Матвея «голубчиком»…
Муж Муры всегда резко высказывался о
существующих порядках, в доме у Бирк часто собирался народ, люди сидели на
кухне и вели весьма откровенные разговоры. Правда, дальше болтовни не шли, русской
интеллигенции свойственно принимать словесные излияния за дело – потрепали
языком, значит, можно расходиться по домам, считая себя спасителями России.
Матвей, как лучший приятель Феликса, был вхож в этот круг, правда, он в
основном помалкивал, больше слушал, чем говорил. А потом вдруг получил
предложение о повышении.
Первым, кто узнал эту новость, оказался
Феликс.
– Ты с ума сошел! – возмутился он.
– Я смогу сделать на посту начальника
много хорошего, – протянул Матвей.
– Превратишься в одного из «голубчиков»! –
попер на друга Феликс. – Я тебе руки не подам!
– Ну и будешь дурак, – не обиделся
Матвей. – На себя посмотри! Спрятался дома, революционер кухонного
формата! Борец под одеялом! Смешно! Иди с плакатом «Долой КПСС» на Красную
площадь! Выстрели в Брежнева! Взорви Кремль!
Присутствовавшая при разговоре Мура
перепугалась, выдернула из стены телефонный шнур и зашипела:
– Мотя! С ума сошел!!! Подобные заявления
– это уж слишком!
