— Мне нравится эта экзотическая смесь — сидеть в офисе с
бумагами и пачкать руки на стройке.
— Мир коммерции жесток и безжалостен, — заметил Доуэлл, —
особенно для женщины, которая не любит, чтобы ей указывали, что она должна
делать, а чего не должна. Тем более если эта женщина молода и привлекательна.
Соренза снова пожала плечами.
— Я сильнее, чем выгляжу, — ответила она без тени улыбки на
лице.
Он испытующе посмотрел на нее, и в глубине его глаз она
увидела волнующий огонек.
— Вы сильная? — ласково переспросил он. — И полная тайн?
— Нет никаких тайн, — произнесла Соренза скороговоркой и,
смутившись, уставилась в меню.
Доуэлл откинулся назад и прищурился. Итак, он все-таки задел
ее. Официант принес бутылку вина и бутылку искрящейся минеральной воды.
В свои тридцать пять лет Доуэлл уже кое-чему научился в
жизни. Во-первых, хорошее вино стоит каждого заплаченного за него доллара.
Во-вторых, азартные игры — занятие для дураков. И, наконец, никогда нельзя
доверять женщине. Особенно красивой, с волосами, похожими на золотистый шелк, и
с глазами цвета предгрозового неба, таящими в себе загадки вселенной. Но каждая
из этих загадок, подобно крашеным волосам, имеет свойство тускнеть и терять
свою первоначальную яркость, и тогда снова хочется бежать в поисках нового и
неизведанного. Хотя... кажется, цвет ее волос натуральный.
Доуэлл взял меню, внезапно раздраженный собственными мыслями
и всем вокруг, хотя и не мог объяснить почему.
— Мясные клецки в миндальном соусе и суп с тортильяс, —
сказал он, — это коронные блюда Луиса. Или, может быть, рыбный суп? Еще могу
порекомендовать цыпленка с жареными бананами.
Соренза вежливо улыбнулась. Она предпочла более знакомое
филе морского окуня со спаржей и, сделав заказ Луису, появившемуся словно джинн
из бутылки, откинулась на спинку стула и несколько раз глотнула из бокала, пока
Доуэлл с видом знатока отстаивал достоинства латиноамериканской кухни по
сравнению с другими. Если ей когда-то и надо было выпить вина для бодрости, так
это сейчас. Зачем пошла в ресторан с этим человеком, она и сама не знала.
Теперь ей придется провести в его компании половину рабочего дня.
Еда была изумительно вкусная. Цыпленок с жареными бананами и
суп с блинчиками с острой начинкой выглядели на редкость аппетитно и источали
такой аромат, что Соренза пожалела, что не послушала совета Доуэлла, к тому же
она никогда не испытывала чрезмерной любви к морскому окуню. Ее еда, тем не
менее, тоже была приготовлена великолепно, особенно ромовый пудинг с корицей,
который она заказала на десерт. Соренза никогда еще не пробовала таких чудесных
блюд и призналась в этом Доуэллу, когда они пили кофе.
Он улыбнулся. Он часто это делал, пока они наслаждались едой
и обменивались незначительными репликами. Соренза не могла не отметить, что
искусством красноречия ее собеседник владеет в совершенстве. Но что касается
улыбки Доуэлла, она никогда не проникала в холодную глубину его глаз, а из его
слов Соренза все еще не узнала о нем ничего нового, кроме того, что ей уже было
известно. Ну что ж, и этого вполне достаточно, сухо сказала она себе.
Доуэлл допил кофе и, подозвав официанта, попросил счет.
— Где-нибудь в Лондоне или Париже Луис мог бы сколотить
состояние, — заметила Соренза, обводя взглядом зал ресторана.
— Вряд ли ему это нужно. Когда-то Луису пришлось долго и
много работать, чтобы накопить денег и вырваться из своей Богом забытой страны.
Он потерял здоровье и чуть не лишился семьи. Приехав сюда и купив этот
ресторанчик, они с женой мало-помалу обосновались здесь. Его приглашали
шеф-поваром многие крупные рестораны, но он не хочет. Ему хорошо, Мария
счастлива. Луис нашел то, что искал всю свою жизнь.
— Послушать вас, так вы ему завидуете.
Он улыбнулся, но вокруг его глаз не образовалось ни единой
морщинки.
— Почему я должен ему завидовать? — небрежно спросил Доуэлл.
— Я доволен всем, что имею. А вы?
— Я?
— Да, вы. У вас есть все, чего вы хотите?
В его словах Соренза в который раз уловила скрытый намек, и
ей это не понравилось. Он играл с ней как кошка с мышью.
— Да, конечно.
— В таком случае мы с вами счастливые люди, — заключил он не
без иронии.
Соренза поднялась.
— Я сейчас вернусь, — сказала она и направилась в дамскую
комнату.
Войдя в небольшое, безупречно чистое помещение, Соренза
подошла к миниатюрной раковине, над которой висело квадратное зеркало без
рамки, и, посмотрев на свое отражение, увидела устремленный на нее взгляд
яростно горящих глаз. Она сделала то, чего несколько недель назад обещала себе
не делать: позволила Николасу Доуэллу влезть к ней в душу. От злости и досады
она плотно сжала губы, но ее раздражение было направлено не на Доуэлла, а на
саму себя.
Она не умеет себя контролировать — в этом все дело. Кому,
как не ей, знать это. Соренза закрыла глаза и тряхнула головой, но сегодня
воспоминания, которые она хранила глубоко в сердце, буйным потоком хлынули
наружу. Она опять была маленькой девочкой, которая, дрожа от страха, сидела на
лестничной площадке и вглядывалась в темный холл, откуда доносился голос отца,
кричащего на мать. Потом она, как обычно, услышала звуки ударов, но самое
страшное, что отличало тот случай от всех ему подобных, было наступившее
внезапно гробовое молчание, а затем голос отца, полный отчаяния:
— Эмили? Эмили? Ну ладно, хватит, поднимайся.
Что было потом, Соренза помнила смутно. В ее воспаленном
мозгу яркими пятнами отпечатались огни «скорой помощи» и полицейской машины.
Женщина в форме нашла Сорензу сидящей на лестнице в полном оцепенении. Девочку
отвезли к тете, старшей сестре Эмили: у ее отца не было семьи, он вырос в
детдоме. А через день или два тетя, обливаясь слезами, сказала ей, что мама
улетела на небеса и теперь живет там с ангелами. Ее красивая, нежная мама,
которая никого никогда не обидела в своей жизни, так и не придя в сознание,
умерла от побоев.
А через несколько дней отца Сорензы сбила машина. Был ли это
несчастный случай или он покончил с собой, никто не знал, но в шесть лет
девочка стала круглой сиротой. Тетя, двоюродные братья и сестры — все
заботились о ней, и ее детство нельзя было назвать несчастливым, но огромную
пустоту в жизни Сорензы не мог заполнить никто, потому что она всегда была
маминой дочкой, с самого рождения.
Когда Соренза немного повзрослела, тетя объяснила, почему
мать целиком и полностью посвятила себя ей. Тяжелое детство травмировало
психику отца, он стал озлобленным и жестоким и ревновал жену ко всем, будь то
мужчина или женщина. И ради спокойствия в доме Эмили прекратила общение с
друзьями и знакомыми. Но спасти семью ей так и не удалось, и надгробие над ее
могилой было тому мрачным свидетельством...
