— Привет, — сказала она, войдя в кабинет и поцеловав
Крюгера, — ты, похоже, скоро вообще переберешься сюда ночевать.
— Может быть, — рассеянно ответил он, отвечая на ее поцелуй,
— ты, кажется, работаешь на компьютерах?
— И даже возглавляю их отдел, — улыбнулась молодая женщина.
— Неужели ты позвал меня сюда так поздно только в корыстных целях? Или ты
хочешь ограбить наш банк.
— Не то и не другое. Садись рядом. Следи внимательно за
мной. Мне нужно распечатать одну информацию, но компьютер не хочет с ней
расставаться.
— упрямый, — засмеялась она, откидывая белокурые волосы и
усаживаясь на стуле рядом с ним, — давай посмотрим, что там у тебя.
Он снова набрал соответствующий запрос по информации к делу
погибшего Риддля. И снова получил все данные, кроме его биографии.
— все правильно, — кивнула она, — ты все делаешь правильно.
Этот файл засекречен. В остальном все правильно.
— Мне нужно его посмотреть, — упрямо сказал он.
— Но он засекречен, — терпеливо пояснила Гертруда, — без
кода вскрыть информацию практически невозможно. А мы даже не знаем, какой код,
— цифровой, буквенный, смысловой, в общем, ничего не знаем. Это безнадежное
дело, Мартин. Брось этот компьютер и поедем ко мне.
— Мне нужна эта информация, — упрямо ответил Крюгер, — мне
она очень нужна.
— Но она засекречена. Ее нельзя вскрыть без кода, — начала
злиться Гертруда.
— Поэтому я тебя и позвал.
— Но это невозможно! — закричала она.
— Но можно попытаться, — резонно возразил он.
— Я догадалась, — глухо ответила Гертруда, — ты хочешь
проникнуть и в наш банк. Может ты преступник, а твои сообщники ждут на улице? У
нас же там все засекречено.
— не говори глупостей, — поморщился Крюгер, — я позвал тебя
для помощи, а ты объясняешь мне, как нельзя трогать засекреченную информацию.
Сейчас другое время, этот человек уже погиб. И еще несколько людей в Мюнхене
погибли от подобного оружия, которым был убит молодой Риддль. Мне нужно знать
его биографию, чтобы определить, кто мог в него стрелять. У меня должны быть
все данные на этого типа.
— Ладно. — Она застучала по клавиатуре компьютера. — Здесь
нужно ввести специальный код, — снова сказала она, — но, кажется, я знаю эту
программу. Она похожа на нашу информацию о клиентах, которую мы засекречиваем в
банке. Сейчас посмотрю.
Она снова застучала по клавишам и нахмурилась.
— Ничего не получается. Подожди, я попробую по-другому. У
тебя нет другого кода?
— Откуда? Бывает только код, — пожал плечами Крюгер. —
Думаешь, ничего не получится?
— Не знаю, — раздраженно ответила Гертруда, — судя по всему,
здесь достаточна сложная программа. Я пытаюсь обойти запрет, но пока ничего не
получается. Похоже, ее надежно блокировали. Может, тебе просто узнать, кто
захотел блокировать эту информацию?
— Каким образом?
— Сделай соответствующий запрос в Министерство внутренних
дел, и они, возможно, снимут запрет на использование этой части информации.
— Сколько на это уйдет времени?
— Несколько дней.
— А по-другому никак не получится?
— Пытаюсь, — вздохнула Гертруда, — подожди, я применяю наши
специальные коды. Может, через них.
Она работала на компьютере еще минут пять и, наконец,
торжествующе сказала:
— Можешь читать свою информацию.
Крюгер бросился к компьютеру. Йозеф Риддль сотрудничал с
западногерманской разведкой в течение последних двух лет перед своей смертью.
Это было как раз то сообщение, которое было засекречено в компьютере.
Глава 8
Мы все сделали так, как я предлагал. Сначала сдали наши
чемоданы в камеру хранения Кельнского вокзала и поехали в Дюссельдорф. Я был во
многих городах Германии, но такого пышного и красивого города не видел.
Особенно впечатляют улицы у канала или бульвара, я не знаю, как они это
называют, но действительно красиво. А вот в ресторанах служат только русские
девочки. В Германии такое ощущение, что вся страна состоит из наших девочек и
турецких рабочих. Наших я сразу узнавал по лицам, по манере поведения, даже по
разговору. Они ведь говорили друг с другом по-русски. Если турки, попавшие в
Германию, или вьетнамцы, оставшиеся здесь после исчезновения ГДР, говорят даже
друг с другом по-немецки, чтобы совершенствовать свои знания в языке, то нашим
на это наплевать. Все равно говорили и будут говорить по-русски.
В индийском городе Агре, где находится знаменитый
Тадж-Махал, весь город говорит… только по-русски. Это смешно, но это правда.
Весь город в магазинах с русскими названиями — «Саша», «Маша», «Миша», «Лена» и
так без конца. Хлынувшие после открытия «железного занавеса» советские туристы
заставили-таки местных индийцев выучить такой сложный для них русский язык. И
это в Индии!
Когда попал туда впервые, не поверил своим глазам, но
надписи на русском были красноречивые любых слов. А Стамбул? В этом городе
теперь все надписи на русском и польском языках. Ну, с поляками все ясно. Это у
них в крови — заниматься торговлей, постоянно что-то выгадывать. А вот с
нашими! Турки учат русский язык и как учат! Я уже не говорю о Кипре, Пакистане,
Египте, Китае. Нужно было разрушить этот «занавес», чтобы мы хлынули по всему
миру.
Из Дюссельдорфа мы вернулись в Кельн и ночью выехали в
Париж. Я уже больше не пытаюсь к ней приставать. Неохота снова унижаться. Хотя,
если честно, то очень хочется. Не понимаю, почему она себя так ведет. В конце
концов можно быть и полюбезнее, я все-таки спас ей жизнь. И отвечаю за ее
безопасность на этом чертовом Маврикии.
В Париж мы приехали рано утром. Ничего не хочу говорить о
Париже. Про этот добавлять что-либо свое. Хотя утренний Париж мне не
понравился. Какой-то туманный, словно Лондон, сонный, грязный, размытый. Может,
потому, что и настроение у нас было не особенно хорошим.
Подполковник куда-то позвонила, и уже вскоре в одном
небольшом кафе мы ждали связного. Он приехал туда, сильно опоздав. По-моему, он
был из посольства и очень боялся, что его заметят французы и вышлют из страны.
Он так боялся, что на нас даже стали обращать внимание. Представляю себе его
состояние. В голодной, разоренной, уголовной России он будет чиновником на
зарплату в пятьдесят долларов. То есть подыхать с голоду, не имея возможности
кормить своих детей. А во Франции он живет на полторы тысячи долларов, дети
сыты, обуты, ходят в чистую французскую школу, а жена не боится выходить на
улицу, уверенная, что ее наверняка не изнасилуют и не прибьют где-нибудь в подъезде.
Собственно, мне на это наплевать. Я не состою ни в одной партии и никогда не
голосовал, да, видимо, никогда и не буду. У меня такая профессия, что лучше
никогда не ходить на выборы, рискуя засветиться. Но положение в городе я знаю.
Жены у меня, правда, нет, но есть постоянная подруга — Алена, у которой растет
дочь, стервочка лет десяти. Вот от них я и узнаю последние новости. Хотя в
Алене я хожу не так часто — когда просто хочу отдохнуть и поесть домашнего
борща. Она не обижается, видимо, все понимает. А я очень люблю вот таких, все
понимающих и молчаливых баб. Балаболка в нашем деле только навредит.
