Я приехала в его квартиру, скинула сапоги,
повесила куртку и рухнула на диван. Очень не люблю врать про то, что заболела,
потому как мигом начинаю себя плохо чувствовать. Вот и сейчас к виску стала
подкатываться мигрень. Я вдавила лоб в пахнущую табаком подушку и натянула на
себя плед. Никто в целом свете меня не любит, ни одна душа, разве что Муля с
Адой, но и те мигом вычеркнут меня из памяти. Слезы потоком хлынули из глаз.
Из прихожей послышались голоса, потом топот
ног, и в комнату ворвалась толпа.
– Лампуша! Что случилось?!
– Она плачет!
– Ламповицкий, прекрати.
– Лампудель, на, это тебе…
Передо мной возникла коробка страшно дорогого
шоколада «Линдт».
– Ну съешь конфетку, – заныл
Сережка.
– Быстро колись, голуба, – велел
Вовка, – чего наваляла?
Я скинула набор на пол.
– Вы меня не любите, совсем…
Слова полились потоком, временами я задыхалась
от жалости к себе, начинала рыдать, потом, слегка успокоившись, продолжала
выплескивать накопившееся горе. Наконец ведро с обидами опустело.
– Да уж, – протянул Сережка, –
мы вообще-то не о тебе говорили.
– А о ком?
– У нас на работе одна дрянь появилась, –
пояснила Юлечка, – на всех грязь льет, такая сволочь! Вот, хотели ее
выгнать.
– Ты, как всегда, неправильно поняла
чужие слова, – покачал головой Вовка, – поэтому ваше агентство
«Шерлок» и умирает, слышите одно, а понимаете совсем другое. Эх, бабы!
– Мы тебя любим! – заорали Лиза и
Кирюшка.
Я снова зарыдала, на этот раз от радости.
Размахивая руками и причитая, домочадцы отволокли меня в спальню и запихнули в
кровать. Сережа притащил горячий чай с лимоном и, поставив чашку около коробки
шоколадных конфет, заявил:
– Знаешь, Лампудель, любой бабе иногда
хочется закатить истерику.
Юлечка принесла мне мандарин, Кирюшка,
подмигивая, протянул журнал «Детектив», Лизавета подоткнула одеяло и заявила:
– Сейчас по городу вирус бродит, скорей
всего, ты его и подцепила.
Когда все ушли, я снова заплакала, уже от
умиления. Вот как они меня, оказывается, любят, а мне и невдомек. Наконец слезы
иссякли. Я выпила чаю, слопала почти все конфеты. Кстати, ничего особенного. Я
ожидала от шоколадок стоимостью почти в тысячу рублей большего. Глаза
уставились в журнал, полежу почитаю. Нет, как хорошо дома!
Дверь тихонько приотворилась, заглянула Лиза.
– Лампуша, погладь мне кофточку.
Я отложила журнал. Девочка исчезла, ее место
незамедлительно занял Кирюшка.
– Лампудель, будь другом, пришей пуговицу
к брюкам.
– А у меня на завтра нет чистой
рубашки, – перебил его Сережа, – и вообще, на ужин пельмени варили,
отвратные, клейкие, с невкусной начинкой.
– Картошечки хочется жареной, с
луком, – заныла Юля. – Лампуша, ты одна умеешь такую делать. Сейчас
скончаюсь от голода.
– Дайте вы ей отдохнуть, – отпихнул
всех от моей двери Костин, – сами же решили: Лампа сегодня лежит в
кровати, ест шоколад и читает журнал.
– Ага, – прозвучал хор расстроенных
голосов, – конечно, мы подождем до завтра.
– В конце концов, – грустно сказала
Юля, – наедаться на ночь очень вредно.
Я рассмеялась, нашарила тапки и отправилась на
кухню жарить картошку, гладить кофту и пришивать пуговицы. Больше всего на
свете боюсь стать ненужной, а журнал можно и в метро почитать.
«Детектив» я на самом деле прихватила с собой
в
дорогу на следующий день, когда отправилась к
Рите. Она жила в противоположном конце города, и я за полтора часа тряски в
метро и маршрутном такси успела прочитать издание от корки до корки.
Замечательный, легко запоминающийся телефон
оказался рабочим.
Мы договорились о встрече у Риты дома, после
шести вечера, но я, не думая, что Зеленый тупик находится на краю света, сильно
опоздала и приехала позже семи.
Длинная узкая улочка начиналась от довольно
широкого проспекта. Маршрутное такси высадило группу людей и умчалось, народ
резво бросился в разные стороны и исчез в подъездах стоявших вокруг блочных
башен.
Я глянула на одну и приуныла, номер два, а мне
нужен семьдесят девять «а». Я стала искать дом. Девятиэтажки уступили место
более низким домам, потом улочка превратилась почти в тропинку, по обе стороны
которой потянулись покосившиеся избушки. Москва мгновенно трансформировалась в
деревню. Я шла, поглядывая на номера, – вот наконец и нужный! Вполне
добротный забор с железной калиткой закрывал кирпичное здание. Я увидела
домофон и нажала кнопку.
– Кто там? – прохрипело из динамика.
– Вы Рита?
– Етит твою налево, – обозлился
домофон, – Ритка в доме семьдесят девять «а» живет, чего сюда прешься? Людям
после рабочего дня отдохнуть не даешь!
– Простите, а где этот дом?
– Глаза протри, – гаркнули из
динамика, – налево башку поверни!
Я послушно выполнила указание и увидела чуть
поодаль строение, напоминавшее полупокосившийся сарай. На стене черной от грязи
избенки виднелся намалеванный белой краской номер 79 а.
Я перелезла через гору мусора, больно
ударилась о какую-то железку, порвала брюки, но в конце концов добралась до
деревянной двери. Ни звонка, ни домофона тут не было. Я постучала.
– Эй, Рита!
– Открыто, – донесся издалека глухой
голос.
Я потянула на себя ручку и оказалась в
крохотном тамбуре, заваленном тряпьем. Перед носом возникла новая дверь, она
приоткрылась, и из щели донеслось:
– Снимайте обувь и куртку.
Я покорно стянула сапоги, поставила их у
стены, повесила верхнюю одежду на ржавый гвоздь и, чувствуя под ступнями
совершенно ледяной пол, вошла в жилое помещение.
Ногам стало теплее. Большая комната была
застелена домоткаными разноцветными дорожками. С потолка свисала трехрожковая
люстра, в которой горела только одна лампочка. Полированная «стенка» занимала
пространство от окна до двери, в центре «залы» стоял массивный стол, на нем
высилась ваза с пластмассовыми ромашками. Хозяйка, баба непонятного возраста,
обладательница тучной фигуры, визгливо осведомилась:
– Ну, ты, что ли, из органов? Показывай
документ!
