Значит, теперь вы наконец-то зашевелились, –
закончил рассказ Сергей Васильевич, – или начальство велело с «висяком»
разобраться? Поздновато спохватились!
Побеседовав с режиссером, я села в машину и
попыталась «причесать» свои взбунтовавшиеся мысли. Интересное дело получается!
Полуграмотная Марийка, девочка из глухого молдавского местечка, торгующая
капустой у метро, удачно выходит замуж за московского студента Павлика,
воспитанного интеллигентной, богатой мамой. Что может связывать полуграмотную
девицу и парня, который увлекается философией, читает Флоренского, Блаватскую и
иже с ними? Любовь, скажете вы, или страсть, всепоглощающая, темная,
заставившая его забыть о всех сословных различиях? Случается иногда такое,
однако намного реже, чем принято считать, и, на мой взгляд, подобные союзы обречены,
потому что любовный угар пройдет, глаза откроются, и объект страсти предстанет
перед разочарованным любовником уже во всем своем убожестве. Впрочем, не об
этом сейчас речь.
Предположим, Павлик попросту полюбил красивую
девочку. Но вот что странно: Марийка как две капли воды похожа на Леру Кислову,
талантливую студентку театрального вуза, более того, у нее имеется такая же
родинка на запястье. А еще мой гость в студии, человек, профессионально
занимающийся изучением языков, случайно услышав запись моей беседы с Марийкой,
уверенно воскликнул:
– Девушка не имеет никакого отношения к
молдаванам, да и к украинцам тоже. Она родилась в Москве, воспитывалась в
интеллигентной семье, а сейчас просто весьма неумело изображает малограмотную
особу.
Я тогда не поверила профессору, решила, что он
несет чушь, но теперь-то что получается… Выходит, Марийка – это Лера. Возникает
следующий вопрос: зачем девушке нужен этот спектакль? С какой стати ей
изображать из себя полуграмотную особу? Портить отношения со свекровью? Очень
хорошо помню, как Маша убивалась, рассказывая мне, на какой неотесанной
деревенщине женился ее Павлик. Девица писать не умеет, читает с трудом, говорит
ужасно, целыми днями сидит дома, учиться не желает, сморкается в скатерть…
Доехав до дома, я вбежала в нашу квартиру. В
нос ударил запах жареной картошки, но удивляться тому, что ужин приготовился
сам собой, в мое отсутствие, времени не было. Я схватила фотоаппарат, лежащий
на комодике в прихожей, и понеслась к лифту. Сейчас, несмотря на поздний час, позвоню
Маше и начну действовать.
– Лампа? – удивилась соседка. –
Входи.
– Прости, бога ради, – затараторила
я, – но весь дом говорит про твой ремонт, якобы ни у кого такого нет.
– По-моему, лавочки у подъезда следует
сжечь, – тихо сказала Маша, – может, тогда местные бабки перестанут
сплетничать и займутся полезными делами: о внуках вспомнят, обед приготовят,
свои норы вымоют! Два года прошло, а они мой ремонт все еще обсасывают. И ведь
что обидно: ничего особенного я не сделала, стены не ломала, потолок золотом не
покрывала. Вон Гуськовы из двенадцатой квартиры такое затеяли! Отбойные молотки
грохочут, лифт пять раз ломали: напихают туда мешков с цементом и поднять
пытаются. Так нет, никто про них слова не сказал, а про меня второй год
судачат.
– Машенька, прости меня, – зачастила
я, – никто ничего не болтает, просто мы задумали ремонт, посоветоваться не
с кем, разреши просто посмотреть, как у тебя решена проблема дверей. Ты арку из
холла делала?
– Входи, – кивнула Маша, – тебе
с радостью объясню.
Я вошла в гостиную.
– Можно, я сниму на фото карнизы? Потом
нашим покажу, не ходить же нам к тебе толпой на экскурсию?
– Щелкай, – разрешила хозяйка.
Мы стали ходить по комнатам, я старательно
восхищалась интерьером, испытывая некоторую тревогу. Откровенно говоря, я
задумала запечатлеть Марийку. Девушку это никак не должно насторожить. Я
собиралась «случайно» заснять ее в апартаментах, а потом показать фото Алле, но
красавицы нигде не было: ни в гостиной, ни в кухне-столовой, ни в других
комнатах. Маша оказалась дома совершенно одна.
Изведя совершенно зря целую пленку, я
спросила:
– Где же твои?
– Павлик в библиотеке.
– А эта, Марийка?
Маша радостно улыбнулась:
– Услышал господь мои молитвы.
– В каком смысле? – насторожилась я.
– В прямом, – еще сильнее расцвела
Маша, – Марийка Павлика бросила, убежала от нас.
Я плюхнулась в кресло.
– Да ну? Когда?
– А вчера, – ответила Маша, –
прихожу домой, на столе записка:»Вы меня ненавидели, при моем виде
перекашивались, надоело, ухожу, прощайте». Сверху обручальное кольцо лежит.
Павлик в истерику впал, наорал на меня, дескать, это я виновата по всем
статьям, невестку изводила, вот она и убежала. В милицию понесся.
– А там чего?
Маша блеснула глазами.
– Ничего, отправили его назад. Сказали:
«Ступайте, молодой человек, домой. Мы семейными ссорами не занимаемся, убежала
жена, небось к любовнику, сами с ней разбирайтесь». Теперь Павлик со мной не
разговаривает, но скоро утешится, тоже мне лейтенант Шмидт.
– При чем тут лейтенант Шмидт? –
растерянно спросила я.
Маша вытащила сигареты.
– А был такой сумасшедший, революционно
настроенный военный, жил в царское время и пребывал в глубочайшей уверенности,
что все проститутки на самом деле невинные, благородные, несчастные девушки,
которые продают себя исключительно из-за нищеты. Лейтенант этот женился на
путане, хотел всем доказать, что такая женщина может стать великолепной
супругой и отличной матерью, только мадам муженьку небо в алмазах показала.
– Насколько понимаю, дело было в начале
двадцатого века, лейтенант небось давно покойник, – сказала я.
– Да мне все равно, где он, –
покачала головой Маша, – не в том несчастье, что его проститутка вокруг
пальца обвела, а в том, что с Павлушкой случилось.
– Что ты имеешь в виду?
Маша скривилась.
