Стараясь скрыть навернувшиеся на глаза слезы,
я нырнула в ванную комнату, и первое, что увидела, была бутылочка с краской
«Сияющий снег».
Кирюшка и Лизавета собирались покрасить Мулю с
Адой, но не успели, заболели. Впрочем, если они что-нибудь задумают, то
обязательно это осуществят, оказавшись дома. Но я-то, вероятнее всего, не увижу
цветных мопсих.
Слезы градом хлынули из глаз.
– Эй, Лампа, – без всякого стука
влез в ванную Юра, – оладьи будешь?
– Да, – быстро умывая лицо, ответила
я.
– С вареньем или со сметаной?
– И с тем и с другим.
– Вместе?
– Да.
– Ну молодец, – восхитился
Юра, – вот это по-нашему, по-крестьянски, а то начинают выеживаться,
калорийность считать, кривляться. Беги скорей, пока горячие.
Я покорно отправилась на кухню, где Юра
набросал в мою тарелку штук пять пышных, румяных оладьев. Они были просто
восхитительными, и я, на некоторое время забыв о скорой смерти, слопала первую
порцию, потом вторую, третью.
– Эй, Лампа, – предостерег
Юра, – заворот кишок будет, помрешь от обжорства. Или печень скрутит, ну,
дорвалась.
Я молча отодвинула пустую тарелку.
Какой толк теперь беречь печень? Не есть
сладкое, жирное, мучное, вкусное? Все равно умирать. Абсолютно не к месту я
вспомнила анекдот. Человеку, приговоренному к смертной казни, утром, перед
расстрелом, приносят хороший завтрак. Надзиратель спрашивает:
– Сколько кусков сахара класть в кофе?
– С ума сошли! – возмущается заключенный. –
У меня диабет.
Но отчего-то сейчас от черного юмора не стало
легче на душе. Поблагодарив Юру, я пошла в спальню, попыталась заснуть, но не
смогла.
Встав, я достала листок бумаги, написала
сверху большими буквами «Завещание», погрызла ручку, почесала в затылке, потом
сходила на кухню, принесла себе еще тарелку оладий, банку с клюквенным вареньем
и принялась излагать последнюю волю.
Значит, так. Я, Евлампия Андреевна Романова,
год рождения… Фу, зачем он нужен? Все и так в курсе, сколько мне лет. Итак,
дальше. Находясь в здравом уме и твердой памяти… нет, твердом уме и здравой
памяти… Ой, ну хорошо. Совершенно не ощущая себя сумасшедшей идиоткой, на
пороге кончины, распоряжаюсь своим имуществом. А) Квартиру, которая принадлежит
мне, следует продать, а на вырученные деньги построить загородный дом. Мы давно
хотели жить на свежем воздухе в ближайшем Подмосковье, вот пусть эта мечта
осуществится. Б) Дачу в Алябьеве тоже пустить с молотка. На все полученные
средства купить машины Сережке, Юлечке и Кате. Новые иномарки. В) Коллекцию
картин сдать на аукцион. Относить их туда по одной, по мере необходимости. У
меня нет особых иллюзий по поводу Лизаветы и Кирюшки. Учатся они не слишком
хорошо, значит, наверное, им понадобятся деньги для получения высшего образования.
Глотнув воды из бутылки, я удовлетворенно
перечитала текст. Отлично, справилась с финансовыми вопросами за пять минут.
Теперь следующая проблема: в чем хоронить Лампу. Итак, голубое платье, то
самое, купленное на Вовкин юбилей. Нет, оно меня полнит и плохо, несмотря на
лазурный цвет, оттеняет глаза. Впрочем, скорей всего они будут закрыты. Но все
равно, выглядеть в последний час ожирелой свинкой, затянутой в узкое платье,
неохота. Тогда вишневая блузка и черная юбка. Фу! Ужасно, слишком мрачно. Белый
свитер… Я вновь покусала ручку, ну, у нас все-таки не свадьба. Что там еще есть
в шкафу?
Оставив бумагу на столе, я ринулась к
гардеробу и стала перебирать вещи. Футболочка с зайчиком? Джинсы с карманами?
Ну, согласитесь, это не слишком солидно. Симпатичный кардиганчик с вышитыми
кошками? Красная водолазка? Льняные брюки и пиджак? Да, вполне ничего, цвет
приятный, светло-розовый, он мне к лицу, только не подойдет. В этом наряде я
замерзну. Хотя я ведь умру. Но, в конце концов, оттуда никто не возвращался и
не рассказывал правды. Вдруг покойник все видит, слышит и чувствует, а? Тогда
посмотрим дальше. Купальник, парео, шорты, бермуды… Нет, какой ужас! Даже
умереть не могу нормально, потому что нечего надеть в последнюю дорогу! А
обувь! Без слез не взглянешь: босоножки, лодочки и сапоги. Нет, так нельзя, не
натягивать же обожаемые мною кроссовки. Сумка! Она у меня одна, коричневая,
кожаная.
Впрочем, я ошибаюсь, имеется еще крохотная,
бархатная, она вполне подойдет покойнице. Но что туда влезет? Да ничего, пудреница
и та не войдет, а я привыкла носить с собой кучу всяких вещей: ключи, губную
помаду, она почему-то всегда размазывается и «стекает» с моего лица, упаковку
жвачки, мобильный, расческу, абсолютно бесполезный предмет, сколько ни тыкай
его в волосы, они лучше не лягут, кошелек, зеркальце… И как это все запихнуть в
крошечную сумчонку? Воображение нарисовало картину: лежу в гробу в розовом
льняном костюме, кроссовках и с хозяйственной торбой, правда из натуральной
кожи. Отвратительно. Завтра же отправлюсь в магазин и куплю необходимые вещи.
Сколько у меня денег в заначке?
Пересчитав «подкожные», я слегка успокоилась,
легла в кровать и неожиданно мгновенно отбыла в царство Морфея.
Утром я проснулась бодрой, быстро вскочила на
ноги, побежала было в ванную и наткнулась глазами на листок, лежавший на столе.
Завещание. В ту же секунду у меня заболело все: голова, шея, плечи, руки,
спина, грудь, живот, ноги. Согнувшись пополам, надрывно кашляя, я выползла в
коридор и увидела Юру, натягивающего на собак комбинезоны.
– Это какой-то ужас! – воскликнул
он. – Одну оденешь, вторая разденется, впихнешь ее снова в одежду, первая
голая стоит.
– Ты им дай по ванильному
сухарику, – прохрипела я, – здорово помогает. Пока грызут,
справишься.
– Простудилась, что ли? – заинтересовался
Юра.
– Немного, – соврала я.
– Виданное ли дело по холоду в куртенке
бегать! – возмутился Юра. – Купи себе шубу.
– Не хочу.
– Почему?
– Потому.
– Очень красивые есть, из норки.
– Знаешь, сколько такая доха стоит?
– Ну… тысячу!
– Долларов!
– Не так уж и много, – пропыхтел
Юра, застегивая на Рейчел ошейник, – накопить можно. Эй, пошли.
Стая кинулась к лифту. Впереди вышагивали
Рамик и Рейчел, следом семенили две толстые колбаски: Муля и Ада. Феня и Капа,
повизгивая, вертелись на поводках, норовя запутаться.
– Смирно, – скомандовал Юра, –
по порядку рассчитайсь!
Собаки замерли перед лифтом.
