– Как там Кирюшка? – Я решила быстро
перевести разговор на другую тему. – Лиза?
– Они дома, – обрадовала меня
Катюня.
– А собаки?
– Все в норме, – сообщил
Вовка, – Феня с Капой записали всю квартиру. Впрочем, хорошо, что Муля не
понимает человеческую речь и пока ни о чем не подозревает.
– Почему? – насторожилась я.
– А первое, что решили сделать дети,
вернувшись домой, – это покрасить мопсиху, – усмехнулся Костин.
– Именно Мулю?
– Да, Ада недавно болела и еще слаба,
Феня с Капой крошки, Рейчел огромная, а Рамика на месте не удержать, остается
бедная Мульяна, – хмыкнула Катя. – Одна радость, купленная краска
куда-то задевалась, больше такой в «Марквете» нет!
– Коробка в моем шкафу!
– Не говори им об этом, – воскликнула
Катя, – может, забудут об идиотской затее.
– А как Юра? – спросила я.
Внезапно Катюша порозовела и глянула на Вовку.
– Ну…
– Ты, Лампа, спи, – крякнул
майор, – набирайся сил, все потом.
Я откинулась на подушки. Значит, дело идет к
свадьбе, иначе чего бы Катюше заливаться алым цветом.
– Екатерина Андреевна, – заглянула в
палату медсестра.
Катя быстро вышла за дверь.
– Теперь рассказывай, – велела я,
снова садясь.
– О чем? – вскинул брови Вовка.
– Обо всем!
– Потом!
– Когда?
– Ну… через десять дней.
– Почему?
– Да так, – загадочно ответил Костин
и, несмотря на мои возражения, убежал.
Десять дней пролетели, словно миг, потом
прошли одиннадцатые сутки, двенадцатые. Я тихо злилась на Костина, читала
детективы и ела безвкусные диетические блюда, которые, очевидно, готовил Юра.
Катя приносила еду из дома, а я знала, что сделать рыбу на пару подруге слабо,
следовательно, «лечебное питание» вдохновенно «ваял» наш новый член семьи.
Надеюсь, впрочем, что, временно сменив меня у плиты, Юра хоть изредка жарит домочадцам
картошку и мясо, а не угощает их той едой, которая предназначена для несчастной
Лампы.
В пятницу вечером банку с отвратительным,
протертым куриным супом притащил Вовка.
– Привет, – радостно заголосил
он, – на, Лампудель, питайся от пуза.
Я сердито отвернулась к стене.
– Эй, ты чего? – удивился майор.
– Обещал прийти и все мне
рассказать, – с обидой воскликнула я, – и что?
– Так я тут.
– Десять дней когда прошло! А ты ни разу
не заглянул.
– Ну Лампудель, – загудел
Вовка, – вот тебе новый детективчик.
– Спасибо, я их обчиталась.
– Держи кассетку с сериалом про Эркюля
Пуаро.
– Голова болит, – соврала я.
– Ну не дуйся!
Я, продолжая лежать лицом к стене, принялась
демонстративно всхлипывать и шмыгать носом. Очень хорошо знаю, как реагирует
Костин на женские слезы. Просто смешно, до какой степени он теряется, увидев,
что собеседница разрыдалась. Впрочем, я нечасто пользуюсь этим приемом, мне
жаль Вовку, но сейчас майор заслужил спектакль. Пусть помучается, живо выложит
нужную мне информацию.
– Лампа, – осторожно тронул меня за
плечо Вовка, – ты чего, ревешь?
Я затряслась и захныкала.
– Да! Обманул меня! Бедная я, несчастная,
никому не нужная.
– Ладно, ладно, – засуетился
Костин, – сейчас все расскажу.
Я всхлипнула:
– Все?
– Да.
– До конца? Учти, если обманешь, буду
рыдать трое суток, шов на животе разойдется, придется делать новую операцию…
– Жили два брата, – быстро начал
Вовка, – не родные, двоюродные, но любили друг друга так, словно появились
на свет близнецами: Сергей и Борис Касаткины.
Я лежала на боку, внимательно слушая майора.
Правая рука затекла, но повернуться я боялась, увидит, не дай бог, Костин, что
на моем лице слез нет, и замолчит. Впрочем, пока Костин рассказывает о хорошо
известных мне вещах.
Жили братья в одной квартире, назвать подобное
жилище коммунальным язык не поворачивается. Просто у Касаткиных была большая
семья. Сергею с родителями повезло больше, чем Борису. Сережкины отец и мать
работали в театре, Василий имел репутацию гениального театрального художника,
глуповатая Гликерия слыла отличной женой, хозяйкой и матерью. У Бориса все было
иначе. Отец его, неуправляемый бабник, выпивоха, усиленно играл роль
непризнанного гения, мать, Вера, настоящая алкоголичка, из тех, что лежат в
канаве. После смерти мужа Вера превратилась для семьи в огромную проблему.
Борис, стесняясь матери, не звал в дом друзей.
Сергею было чуть легче, это все же не его мать, но и он тоже не хотел, чтобы
приятели видели жуткие сцены, когда пьяная, в лохмотьях Верочка, громко
матерясь, падала в коридоре. В конце концов Василию удалось запихнуть пьяницу в
клинику, и там она, попросив санитара купить водки, благополучно, ко всеобщей
радости родных, отъехала на тот свет. Даже Борис не заплакал, услыхав о кончине
матери. Судьба уготовила Касаткиным еще одно испытание. Вскоре после смерти
Веры умер Василий. Гликерия Петровна осталась одна, но, как это ни странно, в
семье воцарился покой.
Борис женился на Наташе и переехал жить к
супруге. Сережа остался с матерью. Конечно, Гликерии Петровне было трудно
материально и морально, ее выпихнули из театра на пенсию, но жизнь-то
продолжалась, хоть и не слишком обеспеченная. Так жили в Советском Союзе почти
все.
Братья продолжали дружить, часто встречались.
Они похожи во всем, кроме одного. Борис обожал женщин. Стоило Наташе уехать на
дачу, как муженек моментально находил любовниц. Любовь длилась чуть меньше трех
месяцев, потом Касаткин рвал отношения и снова превращался в примерного мужа.
Борис изо всех сил старался сохранить свои романы в тайне. У него нет ничего
своего, все записано на жену: квартира, дача, сберкнижка тоже на имя супруги. В
случае развода Борису пришлось бы возвращаться в родительские пенаты почти
голым. Сергей же прекрасным полом интересовался мало, жениться не собирался, он
пытался стать успешным актером, но ролей ему не давали.
