– Такова моя история, Ксавьера. Звучит сумасшедше, но
это правда. А сейчас все позади, так что давай забудем об этом. Смотри, уже
почти пять часов утра. Давай-ка займемся любовью.
С этими словами он обвил меня руками и нежно, но достаточно
сильно, прижал к себе. Весь прошедший час, когда он говорил, мы почти не
касались друг друга, но сейчас его пенис начал расти. Он был не особенно
длинным, но толстым, сильным и судорожно трепетал, прикасаясь ко мне. Я нежно
гладила его соски, в то время как он целовал мои.
Вскоре мы потерялись в океане любви – не очень бурном,
скорее спокойном, это был штиль на море, и мы плыли вместе, мягко вздымаясь и
опускаясь вниз.
Мы любили друг друга без затей, и это было хорошо. Наша
скрытая эмоциональная энергия проявилась чудесным образом. Мы не трахались, не
горбатились, не вкручивались друг в друга, мы просто любились. И это было
великолепно.
Солнце почти встало, но самым ярким нашим часом был
предрассветный. И мы спали, прижавшись друг к другу, как невинные дети.
В девять утра в спальню ворвался маленький Пьер и распахнул
шторы, позволив заполнить солнечному свету всю комнату. И опять моя фантазия!
Комната превращалась из белой в желтую по мере наполнения ее солнцем.
Пьер выглядел восхитительно. На нем были вельветовые
штанишки и закрытый джемперочек цвета слоновой кости. Он подошел ко мне и
поцеловал в нос.
– Доброе утро, как поживаете? – осведомился он
вежливо. – Меня зовут Пьер, если папа еще не сказал вам об этом. А кто вы?
– Ксавьера.
– Но это не французское имя, а вы не француженка. Я
могу определить это по тому, как вы говорите.
Я рассказала ему, что мой отец хотел сына, а моя мать родила
ему девочку. Мой отец еще до того, как я родилась, выбрал имя Франсуа-Ксавьер.
– Но что же произошло? – спросил он. – Ты
ведь родилась девочкой, да? А как же с именем?
– Да, я родилась девочкой, точно. У меня не хватало
чего-то, что есть у мальчиков. Поэтому отец решил: раз я не оправдала ожиданий,
он не даст мне полное придуманное им имя. Он отсек имя Франсуа и добавил букву
«а». И я стала Ксавьера. Тебе понятно, маленький Пьер?
– Да-а-а, – тяжело вздохнул он, но, кажется, был
не столько занят разговором, сколько созерцанием моей правой груди, неосторожно
выскользнувшей из-под простыни.
Отец приказал ему идти и приготовиться к завтраку, и мы
втроем провели день в теплой семейной обстановке.
В полдень Мишель и я снова любились, и теперь Пьер вертелся
рядом и даже принял в этом участие, играя с моими грудками, пока его папа вовсю
трахал меня.
Что за пример для маленького мальчика! Я не могу открыто
рекомендовать такие отношения как идеальные для отца и сына, даже для
обладающих достаточным тактом и инстинктом, чтобы правильно их регулировать.
Уверена, что это может быть неразрешимой проблемой.
Мишель с гордостью сказал Пьеру и мне, что когда мальчику
будет двенадцать или около того, и он созреет для трахания, Мишель призовет
меня, чтобы я могла принять его невинность. Я сказала, что подумаю об этом.
День кончился очень быстро, наступил вечер, и мы с Мишелем
присоединились к Хоффманам для обеда. Он нравился им так же, как и мне, и мы
вчетвером великолепно провели вечер, а также ночь – в великолепном свинге.
Слишком скоро я должна была сказать «прощай» Мишелю, отбывая
с Лео и Марикой в Амстердам. К счастью, Европа не слишком огромная, и куда бы я
ни поехала, до Парижа будет рукой подать самолетом. Я была уверена, что наши с
Мишелем пути снова пересекутся.
9. Голландия. Дома. Разбитое сердце
Амстердам, куда я прилетела вместе с Лео и Марикой после
сказочного пребывания во французской столице, явил собой зрелище совершенно
противоположное тому, которое предстало передо мной в апреле. Я возвращалась в
Голландию из США в совершенно подавленном настроении, к тому же то утро было на
удивление холодным и дождливым.
Покинуть Нью-Йорк пришлось под давлением ультиматума,
предъявленного мне американским правительством: уехать добровольно в течение
десяти дней или быть депортированной. Я предпочла тихо и мирно уехать.
Через шесть часов после рассвета, находясь в аэропорту
Шипхол, я увидела ожидавшую меня мать. Она была на грани нервного срыва, и
внезапно я поняла почему. У входных ворот скопилась толпа репортеров, жаждущих
заснять меня с моим щенком и кучей чемоданов. Шесть лет тому назад я покинула
Голландию никому не известной секретаршей; теперь я была всемирно известной
мадам и автором самых раскупаемых книг.
Репортеры принадлежали к крупнейшим телеграфным агентствам и
газетам Голландии. В Америке я привыкла к прессе и даже заставила себя ее
полюбить, потому что они помогли проталкивать мою книгу. Но в Голландии
журналисты лезли из шкуры вон, чтобы исказить мой облик. Может быть, они
ревновали; в конце концов каждый пишущий мечтает сотворить бестселлер, а я
этого добилась не затратив N-е количество лет на нищенски оплачиваемую работу
репортера.
Голландские власти тоже забросали меня вопросами, но
другими, о моем четырехмесячном щенке Бэйджеле: «Где вы раздобыли эту собаку?
Сколько ей лет? Какого она пола? Цвет? Порода? Родословная? Что означает
Бэйджел по-голландски? Это щенок неплановой вязки? Какие уколы сделаны собаке?
Какая организация их делала? Имя доктора?»
Затем, заставив меня заполнить гору бланков, они забрали от
меня Бэйджела на две недели для карантинного наблюдения. Когда его тащили в
клетку, он лаял и вопил на весь аэропорт. А я с иронией подумала, что Ксавьера
Холландер прибыла в Голландию для того, чтобы обрести свободу, а ее щенок –
тюремное заключение.
Мать была рада возвращению блудной дочери, но одновременно в
моем присутствии было нечто неловкое. Ее шокировали подробности моей прошлой
жизни. Мой отец до войны написал несколько книг, и она надеялась, что я пойду
по его стопам. Когда я была подростком, она однажды сказала мне:
– Ксавьера, я знаю, что ты любишь писать и тебе
нравится бить редактором школьной газеты. Так почему ты не займешься серьезным
сочинительством?
Тогда я не слишком много об этом думала. И я уверена, мать и
представить себе не могла, что я стану автором знаменитой секс-книги!
– Ксавьера, – сказала она спустя несколько дней
после моего возвращения, – почему ты не напишешь книгу о бабочках или о
чем-нибудь вроде этого, почему ты все время пишешь о сексе?
– Но, мама, – ответила я, – главным образом я
пишу о пчелках и птичках!
Однако, сейчас, когда я оказалась дома, было трудно
оставаться фривольной, потому что пришлось столкнуться с реальностью –
хронически больным отцом. Он перенес удар в 1965 году и с годами паралич
прогрессировал. Только ежечасная забота и уход матери поддерживали его в живых.
