Он, несомненно, осторожничал. Имелись ли в его конторе
подслушивающие устройства? Или же подслушивали телефонистки? Всегда осторожный
Андреас предпочитал не рисковать.
– Я встречу вас в отеле «Президент» в Женеве, –
сказал он мне.
– Туда ехать по меньшей мере три часа, –
предупредила я.
– Отлично. Я встречу вас в шесть часов вечера. И
спасибо за звонок.
Мой скромненький «фиат» устремился на юг со скоростью 150 км
в час, со свистом оставляя позади весь транспорт, за исключением редко попадавшихся
аристократических «мерседесов», «феррари» или «ягуаров». Внезапно на повороте я
очутилась на двух колесах рядом с тысячефутовой пропастью. Я сбросила скорость,
пользуясь тормозами, как меня учили; и управление машиной и то, как она меня
слушалась, доставили мне удовольствие, которое я раньше никогда не испытывала в
огромных американских машинах. Это была такая встряска, что когда я въехала на
окраины Женевы, я ощущала себя чувственно возбужденной.
Это наводит меня на другую мысль. Что же такое заключено в
движении, если оно располагает женщину к эротике? Я знавала девушек, которые на
суше были также активны, как испорченные стиральные машины, а стоило им только
ступить на палубу корабля, как они превращались в бредовых нимфоманок. По одной
теории, слышала я, это объясняется постоянной ритмичной работой судовых
двигателей, которая синхронизирована с собственным ритмом цикла женщины, что
вызывает в ее подсознании цепную реакцию раскрепощения от всех подспудно
хранившихся запретов. Возможно, то же самое для стюардесс представляют собой
реактивные двигатели, чем и объясняется их легендарная возбудимость.
Однако, вернемся к Женеве: я ехала так быстро, что оказалась
там на два часа раньше, припарковала машину, прошлась пешочком и посмотрела
витрины магазинов.
Женева – традиционная международная столица, остаток тех
времен, когда в ней располагалась Лига Наций; тогда считали, что центральное
всемирное правительство сможет предотвратить все войны на свете. Одновременно с
Лигой Наций в городе обосновались многочисленные международные организации, и
вот они вкупе с банками и являются основой города. Городские виды и витрины
были так привлекательны, что я опоздала на пятнадцать минут к назначенному
сроку. Андреас ждал меня в баре, и его нетерпеливые пальцы нервно отстукивали
дробь по стойке. Он уже выписался из гостиницы и ожидал, когда же отправится в
Мегеве.
Он поцеловал меня в щеку (в монастырских холлах отеля
«Президент» любое другое проявление чувств рассматривалось бы как недозволенное
проявление сексуального эксгибиционизма), и мы оба пропустили по рюмочке – для
меня обычный апельсиновый сок со льдом.
Я чувствовала себя измотанной после дороги и хождения по
магазинам и умирала от желания принять душ и освежиться. Но поскольку Андреас
уже сдал свой номер в гостинице, я была вынуждена сесть в машину и продолжить
путешествие под лучами палящего солнца. До Мегеве поездка через французскую
границу заняла час и пятнадцать минут.
Он ехал в своем автомобиле, а я следовала за ним в своем
«фиате», стараясь благополучно миновать опасные скалы на горной дороге и в то
же самое время не отставать от мощного «мерседеса». Я совсем была не в форме
для конечного этапа путешествия в этот день, и когда мы наконец добрались до
Мегеве, мои нервы были расшатаны, как пружины в кровати. (Ну вот, опять я
только и думаю о кровати!)
Но я несколько была утешена самим видом города Мегеве,
красивого, как на почтовой открытке, и даже отличающегося некоторым шиком. Он
был расположен на склоне горы, откуда открывался захватывающий дух вид. (Если вы
когда-нибудь видели фильм «Шарада», то начальная сцена была отснята в Мегеве.)
Узкие улочки, застроенные домами из дерева и черепицы в
типично альпийском стиле, давали ощущение изнеженной роскоши. А гостиницы,
наполненные изощренными приспособлениями для катания на лыжах, и ожидающие
вскоре любителей зимнего спорта, светились аурой дорогостоящей простоты. Здесь
было не менее девяноста двух отелей и одно казино. Некоторые из отелей были
закрыты на лето с тем, чтобы позднее, с началом лыжного сезона, распахнуть свои
двери. Их хозяева одновременно владели некоторыми заведениями в Сен-Тропезе и
поэтому могли извлекать прибыль как летом, так и зимой. Обычно обоими городами
распоряжалась одна и та же теплая компания, хотя Мегеве почти в два раза дороже
и шикарнее, чем Сен-Тропез. Пенсионерам там делать нечего.
Хотя мы и приехали в период межсезонья, все-таки это было
чудесное место для отдыха – жар летнего солнца уравновешивался настолько
бодрящим, до звона в ушах насыщенным кислородом воздухом, что было трудно удержаться
от послеобеденного отдыха. А обед был всегда обилен, потому что в такой
обстановке развивается бешеный аппетит. Прозрачность и чистоту воздуха
следовало ожидать – мы находились на высоте 1500 метров – почти пяти тысяч
футов – над уровнем моря; та высота, на которой ваши легкие начинают жаловаться
на лишнюю работу, которую им приходится выполнять для вдыхания кислорода.
Андреас и я остановились, чтобы выпить, в гостинице «Мои
Блан» (название взято от горной вершины того же имени), и хозяин очень тепло
встретил нас, расцеловав меня в обе щеки. Очевидно, что Андреаса здесь хорошо
знали и уважали. Хотя он и жил здесь уже в течение трех лет, местные жители все
еще считали его загадкой. А тихие, спокойные люди, окруженные тайной, всегда
пользуются наибольшим уважением. Никто не знает, насколько важными персонами
они могут оказаться.
Андреас получал удовольствие от своей анонимной жизни в
горном замке.
– Ксавьера, есть только одна вещь, о которой мне
следовало бы предупредить вас, – пробормотал он за коктейлем. – В
доме будет жить недолгое время моя мать, где-то около недели. Но пусть это вас
не беспокоит.
– А почему я должна беспокоиться об этом?
– Просто мы с ней не виделись четырнадцать месяцев. И
вы знаете, как чувствительны матери на этот счет.
Он сказал это таким образом, что было ясно: он явно
неодобрительно относится к матерям. Он сказал, что она живет в городе Комо в
Италии, присматривая за своей матерью, которой было девяносто семь лет. Он
никогда не был в хороших отношениях со своей семьей, особенно после смерти
отца. Тот умер, когда Андреасу было всего тринадцать лет.
– Я испытывал страшное одиночество. У меня не было
ничего общего с двумя женщинами, матерью и бабкой, живущими со мной в доме. И
хотя я рад, что они мне дали самое лучшее образование, какое могли, не думаю,
что сумею простить матери ту католическую чепуху, в которую я должен был верить
и которая разрушила оба моих брака. Это пуританский бред. Потребовались годы,
чтобы очиститься от него, и мне трудно оправдать мать.
Я позволила разговору на эту тему умереть естественной
смертью, потому что сама тема не вызывала во мне охоты продолжать ее; мы
покончили с напитками, покинули отель и направили наши автомобили к дому
Андреаса, расположенному высоко в горах.
