Измученная долгой, душной поездкой я захотела освежиться и
отдохнуть, поэтому пошла помыться под душем. Я только начала раздеваться, как
Доминик неожиданно появился в моей комнате и напал на меня. Боже мой, не успела
я понять, что происходит, а он уже хрюкал и стонал, грубо трахая меня. Это было
очень неприятно, а он, казалось, получал удовольствие. Я снова ощутила себя
проституткой, обменивающей свое тело за ночлег.
Хорошо, подумала я, теперь-то уж, наверняка, он должен
выказать свое гостеприимство!
Я говорила себе: «Чем быстрее и чем дальше ты окажешься от
этого человека, тем для тебя будет лучше», но у меня не было больше никаких
знакомых в Милане, я устала после поездки и, кроме всего, сейчас, когда он вел
себя как типичный подонок-мужлан, я чувствовала потребность выступить в роли
ангела-мстителя и хотела подзадержаться здесь еще некоторое время, чтобы
определиться, как и чем могу отплатить ему. Поэтому я осталась.
После душа я почувствовала себя лучше, сменила белье, и
когда спустилась вниз, Доминик уже сидел в гостиной, потягивая коктейль и читая
газету.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он, будто его
хамство в сочетании с душем должны были привести меня в благодушное настроение.
Ну что за свинья!
– Доминик, вам действительно было так нужно нападать на
меня? – резко сказала я на своем лучшем итальянском языке.
– Ну, моя дорогая, я слышал о вашей репутации и
подумал, что вы, возможно, в свою очередь слышали обо мне, как о дамском
угоднике, может быть, даже от Фионы, и я хотел, чтобы вы знали, что это
истинно. А что, вам не понравилось наше небольшое любовное приключение?
– Я хочу иметь право голоса в подобных вопросах, я
слишком люблю заниматься любовью, но не тогда, когда направляюсь в душ и на
меня набрасываются мужчины. – Типичный образчик мужской самонадеянности:
все, что я должен сделать – впихнуть в бабу член, и это должно унести ее на
небо. С этим мне доводилось сталкиваться, поэтому я добавила: – Вы многое
потеряли… я могу быть тигрицей в постели, когда соответствующим образом
подготовлена и разогрета. А вам хотелось доставить удовольствие только себе –
просто перепихнуться, без всякой любви…
Доминик страшно возмутился тем, что я отчитала его за
свинское поведение, и я бы не удивилась, если бы он вдруг вскочил и стал бить
меня – но в это время зазвонил телефон, он взял трубку и стал разговаривать.
(Спасительный звонок!)
Оказалось, звонила Фиона. Она чувствовала себя неловко из-за
невозможности уделить мне время, поэтому отменила свидание и сказала, что
присоединится к нам вечером. Я была благодарна ей, и не только из-за вежливости
по отношению ко мне.
Доминик предложил Фионе встретиться в каком-то ресторанчике,
чтобы вместе пообедать, а затем весьма настойчиво стал выяснять, собираюсь ли я
одеться к обеду.
– Я одета, – заявила я. – Вы не одобряете мой
туалет?
– Вполне, вполне, – сказал он, а затем
добавил, – послушайте, я не так все истолковал – и извиняюсь за
случившееся. – По его виду я могла понять, что он не привык к извинениям,
поэтому я почувствовала себя гораздо лучше, предвкушая встречу вечером. В самом
деле, я была уже на взводе, в готовности к весьма приятному
времяпрепровождению.
Я не была разочарована. Мы втроем отобедали в прелестном
ресторанчике на Виа Сант Андреа, отделанном деревом теплых тонов и кожей, с
отличной кухней. Нам подали языки с устрицами, маслом и чесноком – наплевать на
дурной запах – и великолепные сладости – на диету тоже наплевать, – а
Доминик был само очарование. Его рассказы из жизни артистического мира доводили
до гомерического хохота.
Доминик был вынужден покинуть нас на некоторое время (он
должен был присутствовать на открытии художественной галереи) и пригласил нас с
собой, но мы отказались, потому что хотели поделиться друг с другом всем, что с
нами произошло за эти годы. Около одиннадцати часов вечера Доминик снова
присоединился к нам и пригласил посмотреть его студию.
Студия превысила всякие ожидания – четыре громадных, с
высокими потолками помещения в старинном миланском здании; обстановка состояла
из антиквариата, соседствовавшего с современной скульптурой и, конечно, его
собственными работами. Доминик был чокнут на животных и женщинах (он был женат
несколько раз) и комбинировал их в своих картинах самым необычным образом.
Рабочая студия Доминика была большой, хорошо освещенной и
по-своему веселой. Но наибольший интерес представлял его офис – стены,
уставленные тысячами книг, в основном по искусству. В нише из-под потолка
свешивалось черное яйцеобразное кресло. Это было одно из его изобретений; Фиона
села в кресло и стала раскачиваться, поставив ноги на подставку, заявив, что
оно сделано как раз для нее. Оказалось, что Доминик собственноручно изготовил
кресло. Я же удобно разместилась в цвета тигровой кожи шезлонге, в цветовую
гамму которого очень хорошо вписывалась в своем бежевом платье. Доминик занял
место за своим внушительных размеров столом, и мы провели несколько часов,
беседуя о его жизни, картинах и чувствах. Он был родом из состоятельной семьи и
смог удовлетворить любовь к искусству без побочных заработков. Его карьера как
художника началась около пятнадцати лет тому назад, и с тех пор цены на его
произведения достигли бешеных размеров. Я спросила его мнение о некоторых
современных художниках.
– Они хороши, – с энтузиазмом ответил он. –
Пусть они работают как хотят, они все великие художники.
Я немного надавила на него, чтобы он выразился более
конкретно.
– Послушай, я не хочу излагать свое личное
мнение, – в конце концов признался он. – Все они воображают себя
великими мастерами – пусть они будут счастливы этим. Мне не нужно покупать их
картины. Но я скажу тебе одну вещь. Меня не интересуют жестянки из-под супа или
почтовые штемпеля и конверты, как объекты искусства. Я – неоклассицист и
сюрреалист. Иногда мне хочется написать что-нибудь в традиционной классической
манере, в том числе тщательно выписать поясок на талии, накидку или роскошное
боа. А иногда мне хочется рисовать голым, абсолютно голым в лунном свете!
Однако, вернемся к этим «поп»-художникам; я скажу так: обиженным природой и
воображением людям нельзя прикрывать свою ущербность прекрасным словом
«искусство».
Черт возьми, по крайней мере хоть это заявление стоило того,
чтобы его запомнить. Он в конце концов раскрылся и изложил свое мнение. Но
когда он говорил об уродстве, Фиона заметила, что не понимает, как Доминик
может ценить уродство – уродливых людей, уродливые ситуации.
– В уродстве есть своя прелесть – заметил он. –
Все зависит от того, как взглянуть на него. Большинство художников смягчают
уродство в своих картинах. Но иногда нужно изображать уродство. Оно может быть
жестоким, но покажите его правдиво.
Его совет молодым художникам сегодня: «Позабудьте о времени,
в котором вы живете, и современном искусстве. Будьте академичны».
